Онлайн книга «Записки анестезиолога»
|
– А где это? – За Сиверской, вернее, по Киевскому шоссе сразу за Вырой, далековато. – Надо съездить. – А вы так Набокова любите? – Да, люблю. – Много читали? – Не, не читала. Хочу в музей сходить, а потом почитаю. Вербальный контакт Пора учить узбекский язык. На операционном столе товарищ из Средней Азии. Пытаемся наладить вербальный контакт: – По-русски говорим? – Русский, да, говорим. – Что болит? – Болит… (Показывает на низ живота, в область аппендикса.) Черт, живот весь в следах от чесотки. – Какой… его сюда притащил?! Почему в приемном не обработали? Сам-то ты давно чешешься? Молчит, похоже, не понимает. – Где чешешься? – Болит… – Показывает на низ живота. – Ну там болит, а слово «чесаться» ты понимаешь? Вот так ты делаешь? Вместе с хирургом изображаем процесс чесания. Хирург скачет вокруг стола, задрав футболку, скребет двумя руками свой волосатый животик, напоминая маленького Кинг-Конга. – Так делаю… Пока ждем из приемного специалиста по обработке чесоточных, коротаем время за беседой. – Ты давно в России-то? – Давно в России… – Чего говорить не научился? – Говорить научился. Похоже, товарищ повторяет первые слова из сказанной тобой фразы. – Сам чем занимаешься? Плитка кладешь? – Занимаюсь… Плитка кладешь… Слово «плитка», похоже, знакомо. Смотрит на меня со страхом: «Шайтан! Откуда знаешь?» – Плохо плитка кладешь. У тебя кончики пальцев стерты, такое только у неопытных облицовщиков бывает. И еще у тех, кто только учится играть на арфе. Но думаю, что это вряд ли. – А где успел побывать? На что посмотрел? Куда вас на экскурсии возят? – Много успел побывать. – И Эрмитаж, наверное, уже посетил, да? Даже завидую тем, кто в первый раз. Беседу прерывает появление санитарки с флаконом бензилбензоата от чесотки. Жаль. Так и не узнаем о программе посещения культурной столицы. Диалог в операционной Новогодняя ночь, хирургу плохо, хирург трезв. Пот со лба капает в рану. Руки уже работают, голова еще нет. На столе парализованный дедушка, 92 года, призреваемый сестрами милосердия в богадельне при местном соборе. Гигантская паховая грыжа, наследие еще советских времен. Ущемление в таком возрасте редкость, видно, дедок из последних сил потянулся к тумбочке за стаканом воды, пить. Когда – неизвестно, два, три, четыре дня назад? Дара речи дедушка после паралича лишен, пожаловаться не смог. Двоюродные сестры милосердия насторожились, когда началась кишечная непроходимость, заметив рвоту. Операция долгая, скучно. Пытаюсь завязать разговор: – Слушай, не пойму, а ты по какому автору делаешь пластику? – Да тут получается что-то среднее между двумя способами, по Жирару – Спасокукоцкому и Кимбаровскому. – Интересно, а где же у тебя канатик? – Черт, не заметил! Вот же он, засохший, сверху остался. – Так что получается, по Постемпскому? Не удержится, ткани-то говно. Сетку ведь сейчас не поставишь. Дед еще раз за стаканом потянется, и вся твоя работа псу под хвост. – Не потянется уже… Ну а чего тут еще сделаешь? – Отсеки его, этот канатик, один хрен передавится. Знаешь песню: «Как дружно рубились канаты…»? – А яйцо? Его что, тоже? Одно оставить? Неаккуратненько… – А яйцо-то ему зачем, кому показывать? Потом, если захочет – шарик ему в мошонку закатаешь, для эстетики. Хотя вряд ли. – Ладно, я ему еще дупликатуру апоневроза сделаю, типа как по Мартынову. Удержит. А канатик, да пусть сверху болтается. – Ты чего, хочешь все известные способы в одной операции объединить? Думаешь, дед скоро сразу со всеми авторами встретится, всем им от тебя привет передаст? – А куда он денется… – Не волнуйся, ты его еще выпишешь, ты его еще будешь в богадельню обратно устраивать. А то обрадовались там, понимаешь, спихнули деда. Хорошо, что люди спят во время операции, не слышат профессиональных разговоров. * * * Разговорились со знакомым инспектором госнаркоконтроля. Анестезия местная, ему скучно лежать на операционном столе, мне нечем заняться. Хирургам работы часа на два-три. Товарищ нетрезвым упал с крыши гаража, перелом голени. – А ты чего так бухаешь? Тебя с работы за пьянку не попросят? – Да нет, у нас разрешают, ну так, в меру. – Чего, прямо на работе? – Ну а ты представь, в иной притон к нарикам трезвым не зайти. Или проблюешься, или крышняк съедет. – Ну а я чего, по притонам не болтался? Девять лет отработал на «Скорой». – А ты видел, как наркоман себе маникюрной пилочкой голень отпиливает? Мясо с ноги слезло, кость торчит. Так он ее перепиливает, мешает она ему. – Маникюрной пилочкой не видел. Видел – ножовкой. Мужик подруге отпиливал отгнившие куски с крокодиловых ножек. Нормально им было, весело, по приколу. – Ну вам-то проще, вы в медицинском учились, должны привыкнуть. А я сразу с педагогического института туда попал. А как они свое ширево варят, видел? Ширнулся, пока действует, часа три, надо сразу начинать варить, как раз будет готово. А «Белый китаец» помнишь? То была вообще песня. Мне ли не помнить «Белого китайца»? Синтетический опиат, от которого дохли целыми семьями и коллективами. Были времена… – Давай спи, хватит воспоминаний, после таких разговоров самому выпить захочется. Под Новый год приказ – никаких праздников на работе, желающие – в ресторан. В больнице не сметь. Все отделения разбрелись отмечать в своем узком кругу. Заведующий хирургией после ночного дежурства принял 150, поплясал с сестрами оперблока и едва не заработал второй инфаркт. Черт, молодой мужик, успокаивает одно, он все-таки немного постарше меня, почти на неделю. Медсестры притащили в реанимацию в холодном поту. Предупреждают, если с ним что случится, вам придется его сегодня заменить. Так я же не хирург, как я его заменю? Дежурная смена трезвая, если что, пусть оперируют. Объяснили, что весь год он нам угрожал, обещал, что когда-нибудь он нас всех трахнет. Вот мы и решили, что сегодня мы заставим его свое обещание сдержать. Мы готовились. Так что если с ним что случится, придется вам… Девушки были настроены решительно, пришлось лечить. К счастью, обошлось. * * * |