Книга Пятое царство, страница 50 – Юрий Буйда

– Пятое Царство! – кричал я.

– Alba gu bràth! – кричали шотландцы.

– Ура! – кричали черные стрельцы.

– Аллах акбар! – кричали татарские всадники, встречавшие мятежников копьями и стрелами в устье Никольской улицы.

Скользя в лужах крови и перешагивая через трупы, мы пробивались к Иверским воротам, ориентируясь на множество сгрудившихся там золотых крестов, хоругвей и стягов, пока наконец не увидели черных стрельцов, окруживших царя и патриарха и стрелявших с колена, князя Воротынского без шубы, боярина Шереметева с окровавленной саблей в левой руке и князя Пожарского, который что-то кричал стрельцам…

– Как Юта? – спросил я.

– Исчезла, – сказал Истомин-Дитя. – Как сквозь землю…

Пушки с кремлевских стен ударили залпом, заглушив грохот битвы.

По приказу Пожарского стрельцы сомкнули щиты шатром над головами государей, шотландцы выстроились клином, бояре и князья окружили стрельцов, и вся эта группа двинулась к Никольским воротам.

Сверху вдруг донесся резкий слитный свист, мы подняли головы и увидели стаю огромных птиц, устремившихся вниз.

А из Никольских ворот навстречу шотландцам вырвался поток гомункулов, пауков, призраков и прочей нечисти.

В просвет между щитами я увидел Филарета, который смотрел в сторону Василия Блаженного. На мгновение мне показалось, что он творит молитву, но тут патриарх закрыл глаза, и лицо его стало как у мертвого.

Я перевел взгляд в ту сторону, куда смотрел Филарет, однако не сразу понял, что же произвело такое сильное впечатление на патриарха.

Но когда увидел накатывающуюся волну нечисти, впереди которой плыла Юта, ноги у меня подкосились.

Она вела их за собой, и они следовали за нею, разя направо и налево стрельцов, шотландцев, случайных людей, лошадей, гомункулов, попавших под горячую руку.

– Ты куда? – Истомин-Дитя схватил меня за локоть. – Туда нельзя, Матвей Петрович!

Я вырвал руку, вытащил у него из-за пояса пистолет и двинулся навстречу Юте, не спуская с нее глаз и не замечая ни шума битвы, ни падающих бойцов, ни брызг крови.

Сердце бунта, всему начало и всему конец…

Я шагал вперед, глядя на женщину, подарившую мне новую жизнь, которая впервые в моей судьбе была не историей потерь, но историей приобретений, и был готов к смерти, потому что ничего другого впереди не было – только морды, рожи, хари, рыла, рога, клыки, раздвоенные языки, чешуя, слизь, дым, огонь, только Юта Бистром с искаженным лицом, повелительница мерзости, готовой затопить Красную площадь, Москву, весь мир…

Она наконец увидела меня, споткнулась, замедлила шаг, наклонила голову, и тогда я увидел за ее спиной князя Жуть-Шутовского, глумарха, царя скоморохов, который с беспокойством переводил взгляд с Юты на меня…

– Юта Бистром, – сказал я, поднимая руку с пистолетом, – если ты сделаешь еще шаг, я выстрелю. Я люблю тебя. Я хотел и хочу, чтобы ты стала моей женой, но вижу, что власть крови оказалась сильней…

Царь скоморохов поднял пистолет, целясь в меня.

– Сердце бунта, – сказала Юта, и в голосе ее я услышал отчаяние, – в нем всему конец, Матвей, любимый…

И когда она, глядя на меня умоляюще, шагнула вперед, я выстрелил в ее сердце, отбросил пистолет, сделал шаг и упал без чувств.

Я лежал на спине с закрытыми глазами и чувствовал себя человеком, который много лет шел по дороге, опоясывавшей гору, думая, что движется по замкнутому кругу, и вдруг неожиданно для себя оказался на вершине вершин, взирая на раскинувшийся внизу великий город, на его стогны, крыши и купола, на его сады и пожары, на людей, на эти несметные множества, роящиеся на улицах, на торгующих и блядующих, строящих и ворующих, пьющих и жрущих, роющих и режущих, смеющихся и плачущих, читающих и пишущих, на слуг и пастырей бытия, на рабов и хозяев сущего, истово верующих в Господа нашего Иисуса Христа и в Господа ненашего Магомета, и внезапно очнулся, еще ничего не соображая, но уже потрясенный до основания, до ужаса, до дрожи и боли, и с криком вскочил, пытаясь сбить с себя пламя, вскочил, заметался, спасаясь от дикого воя, который оглушал, который слепил, как яркий огонь, слепил и жег, и, чтобы избавиться от боли, я завопил что было мочи, упал, забился, хрипя и пуская носом пузыри, пока кто-то не опрокинул на меня ведро ледяной воды…

Открыв глаза, я увидел над собой Артемия Дия, царского доктора.

В полутьме очки его тлели зловещими красными огоньками.

– Она умерла? – спросил я.

– Он в сознании, – сказал доктор Дий, оборачиваясь к кому-то, кого я не мог видеть. – Но ему потребуется время, ваше величество, чтобы прийти в себя и окрепнуть.

От бороды доктора пахло скипидаром – я почувствовал его густой запах, когда Дий приподнял мою голову и приложил к губам чашу.

– Выпей, – приказал он, – это придаст тебе сил.

– Она мертва? – снова спросил я.

– Да, – сказал кир Филарет, наклонившись ко мне из-за плеча доктора. – Милостью Божьей она мертва.

Я снова закрыл глаза.

Через пять дней мне разрешили вставать, а спустя неделю, поддерживаемый Истоминым-Дитя с одной стороны и Луней с другой, я прогулялся в монастырском дворике.

Дмитровский дворянин рассказал о том, чего я не видел.

Он на руках вынес меня из гущи боя и сдал монахиням Вознесенского монастыря.

Смерть Юты парализовала гомункулов, птиц и чудовищ, позволив стрельцам и шотландцам расправиться с людьми из плоти и крови.

Уцелевшие мятежники бежали – их ловили по всем дорогам, ведущим из Москвы, и бросали в тюрьмы, а тех, кто выказывал дерзость или оказывал сопротивление, убивали на месте, без суда, по совести.

Самозваного князя Жуть-Шутовского, глумарха, царя скоморохов, при большом стечении народа сожгли в железной клетке на Красной площади.

Стрельцы захватили его полуживым – он был затоптан чудовищами, вызванными им же из бездны, и кишки у него вываливались наружу.

За его поимку была обещана огромная награда, но ее, к разочарованию стрельцов, снизили вдвое, поскольку глумарх был полумертв и не оказал сопротивления, но только шипел.

Тело Юты тоже сожгли, но тайно, а прах развеяли.

Дом Конрада Бистрома разрушили и посыпали солью землю, на которой он стоял.

Усадьбу Отрепьевых на Монзе разрушили и посыпали солью землю, на которой она стояла.

Атанасиусу Пернату предложили покинуть пределы Российского царства.

Среди бумаг княгини Патрикеевой-Булгаковой нашли завещание, в котором она отказывала мне свою библиотеку, включая книги, хранившиеся в опечатанном подвале.

Ангус Крепкий Щит Маккензи, начальник шотландской дворцовой стражи, помимо крупного денежного вознаграждения получил именной бриллиантовый перстень от Великого Государя и Царя всея Руси Михаила Федоровича.