Книга Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа, страница 33 – Жорж Сименон

— Приехал. Но сейчас его нет в отеле.

— Он не сказал, когда вернется?

— Мы ждем его ближе к ночи. Ему что-нибудь передать?

— Не стоит. Я перезвоню.

Голос был молодым, без иностранного акцента. Интересно, Мишель женат? Вслед за этим вопросом появились другие. Странно, что иногда он про себя называл его Мишелем, а иногда — господином Зограффи, чаще все-таки Зограффи, возможно, из-за взгляда, который так изменился.

— Десять часов, — объявил Гонсалес, материализовавшись возле стойки.

— Вы можете идти.

С тех пор как разработки на руднике были прекращены, лакеев в холле на ночь не оставляли, и если клиент возвращался поздно, лифтом управлял дежурный администратор.

— Вы не считаете, что я должен остаться?

— Зачем?

— Из-за нового патрона.

— Это необязательно.

— Господин Чавес так сказал?

— Под мою ответственность.

Гонсалес отправился переодеваться в гардероб. Когда он шел обратно по холлу, на нем уже были помятые брюки, а на голове красовалась бесформенная соломенная шляпа, придававшая ему жалкий вид.

— Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Теперь Эли был почти уверен, что сможет проводить Зограффи и его спутника на шестой этаж, и, по крайней мере, несколько мгновений они проведут лицом к лицу в лифте.

Он с досадой увидел входящего в холл Чавеса с женой. Когда они поднимались к себе в номер, он все еще надеялся, что управляющий ляжет спать. Проходя мимо, тот бросил взгляд на стенные часы и спросил:

— Ничего нового?

— Ничего. Все остальные вернулись.

Прошло полчаса, и Чавес вновь спустился в холл, со следами помады на лице. Он заметил это, проходя мимо зеркала, в которое всегда смотрелся, вытерся носовым платком и подошел к стойке администратора с видом человека, собирающегося остаться здесь надолго. Они немного помолчали.

— Не знаете, он женат? — наконец спросил управляющий.

— Не был, когда я с ним познакомился. — И, вспомнив о звонке из Нью-Йорка, добавил: — Ему звонила какая-то женщина час назад.

— Она не представилась?

— Нет, сказала, что перезвонит.

— Наверху у него на камине стоит фотография темноволосой женщины, очень красивой, по виду иностранки. Фото, похоже, старое, это не может быть его жена.

— В серебряной рамке?

— Да.

— А мужской фотографии там не было?

Чавес бросил на него удивленно-подозрительный взгляд.

— Была. Мужчина обладает поразительным сходством с ним. Полагаю, речь идет о его родителях?

— Да.

— Они были богаты?

— Отец торговал табаком и имел филиалы почти по всем Балканам и в Египте.

— Интересно, что с ними стало теперь.

Почему Эли был убежден, что Мишель не женат? Быть может, тогда на камине стояла бы третья фотография, возможно, в окружении детских портретов?

Женщина из Нью-Йорка разговаривала не как супруга. Мысль о том, что Зограффи был холостяком, ужасала Эли, поскольку возвращала его к мысли об искусственной челюсти, о языке, от которого осталась лишь половина, о голосе, который превратился в шипение, и внезапно он, не понаслышке знакомый с одиночеством, открыл для себя его новую грань.

— Почему вы решили его дождаться?

— Просто так.

Теперь он действительно боялся этой встречи с глазу на глаз, которой с такой тревогой ждал с самого утра. Чавес по-прежнему не спешил подниматься к своей жене. Было очевидно, что он решил присутствовать здесь, когда Зограффи и его спутник вернутся с ранчо.

Он принялся расхаживать по холлу, дымя сигаретами, окурки от которых втыкал в песок пепельниц, и всякий раз, проходя мимо стойки, бросал на Эли любопытные взгляды.

— Вы закончили университет?

— Нет.

— Почему?

— По личным обстоятельствам.

— Вы были бедны?

Если бы Чавеса здесь не было, Эли приготовил бы себе чай, поскольку тело его начало цепенеть, в глазах появился зуд. В холле горела лишь половина ламп, и часть его оставалась в полумраке.

— Вот они!

Из-за поворота улицы послышался шум автомобиля, который действительно остановился напротив отеля. Хлопнула одна дверца, затем другая. Эли встал со стула, чтобы его было хорошо видно, в то время как управляющий устремился к двери.

Зограффи вошел первым, и издали он и в самом деле был невероятно похож на фотографию своего отца. На полпути к лифту он остановился, и Йенсен направился к стойке, чтобы взять ключ. Ощущая комок в горле, Эли решил хотя бы поздороваться. Ценой невероятных усилий он сделал это, повернувшись сразу к обоим мужчинам.

Мишель удивленно взглянул на него, нахмурил брови, словно пытаясь понять, и наконец, едва заметно пожав плечами, сделал рукой жест, который, должно быть, предназначался всем его служащим. Со своего места Эли показалось, что он услышал:

— Добрый вечер.

Но он не был в этом уверен. Это был какой-то неотчетливый звук, похожий на бульканье, и трое мужчин исчезли в лифте, металлическую дверь которого закрыл за собой Чавес.

Десять минут спустя управляющий позвонил из своего номера:

— Им ничего не нужно, и они не хотят, чтобы их беспокоили. Если будут звонить из Нью-Йорка, попросите перезвонить завтра после десяти утра.

Интересно, вставал ли Мишель по утрам так же поздно, как раньше, и сохранил ли привычку бродить по комнате в халате и домашних туфлях? Думая об этом, Эли вспоминал особый запах, царивший в гранатовой комнате, смесь ароматов светлого табака и одеколона.

В нем еще жила надежда, что его позовут. Возможно, Зограффи не захотел ничего говорить Чавесу и через несколько минут сам позвонит Эли, чтобы попросить его подняться? Или же, чтобы Йенсен не присутствовал при разговоре, он спустится в холл?

Эли вышел из своей клетушки и принялся нервно расхаживать из угла в угол.

Все постояльцы вернулись в свои номера. Ничто не мешало ему закрыть дверь на цепочку и улечься на одном из кожаных диванчиков.

Десять минут спустя он вышел на улицу, пересек ее, и на противоположном тротуаре поднял голову вверх, где светились только два окна. Небо было усыпано звездами. Издалека, со стороны гор, доносился стрекот саранчи. С другой стороны канала, в жилом квартале, редкие окна горели желтым светом, всего два или три, и его дом стоял темный. Карлотта спала, как обычно, в окружении двух или трех кошек.

Если бы зазвонил телефон, он услышал бы это с улицы, поэтому продолжал стоять, не сводя глаз с окон шестого этажа, которые внезапно стали такими же темными, как все остальные.