Книга Моя жизнь по соседству, страница 69 – Хантли Фицпатрик

Если бы вы только знали!

Буквально секунду слова теснятся у меня на языке. По вине моей матери едва не погиб отец парня, которого я люблю. Я разбила сердце тому парню и никому не могу об этом рассказать. Моя лучшая подруга возненавидела меня за один поступок, и я не могу наладить с ней отношения. Я уже не понимаю, кем считать свою маму, я не узнаю себя, да и вообще все ужасно.

Представляю, как воспримет это мистер Леннокс, переживающий даже из-за того, что не знает, когда именно привезут доски. Нет, откровенничать нельзя.

– Дело не в работе, – вздыхаю я. – Просто я больше не могу находиться в клубе.

Мистер Леннокс кивает:

– Я принимаю ваше заявление с большим сожалением.

Я благодарю мистера Леннокса, разворачиваюсь, чтобы уйти, но он меня окликает:

– Мисс Рид?

– Что?

– Я искренне надеюсь, что вы не бросите плавание. Ключ оставьте. Наше соглашение о тренировках в силе.

– Спасибо! – благодарю я, понимая, что мне сделали подарок, и ухожу, пока не сказала лишнего.

Распорядка дня у меня больше нет – не нужно идти на работу ни в закусочную, ни в водно-теннисный клуб, ни к Гарреттам. Дни и ночи сливаются воедино. Ночами мне не спится, я бесцельно брожу по дому либо смотрю фильмы по каналу «Лайфтайм», героиням которых еще хуже, чем мне.

Почему я не звоню сестре? Отвечу: я звоню. Конечно же звоню. Трейси знает ситуацию изнутри, знает маму, знает меня. Но когда я звоню, происходит следующее: включается автоответчик. Я слышу хриплый голос Трейси, ее глуховатый «из самого пуза» смех, такой родной, такой далекий. «Вы меня достали. Хотя, пожалуй, нет. Что делать, знаете. Выкладывайте! Может, я и перезвоню». Я представляю Трейси на пляже. Голубые глаза щурятся на солнце. У нее беззаботное лето, которое она, как сказала маме, заслужила. Телефон в кармане у Флипа или отключен, потому что… А почему бы и нет? Это их прекрасное лето. Я открываю рот, чтобы оставить сообщение, но тут же закрываю телефон.

* * *

Что самое поразительное? Прежде мама замечала и крохотные пятна у меня на блузке, и недостаток кондиционера на волосах, и малейшее изменение привычек: «Саманта, ты же любишь перед работой смузи. Почему сегодня съела тост? Я читала, что если подросток меняет привычки, то, возможно, пристрастился к наркотикам». А сейчас? Даже запах марихуаны из моей комнаты не остановит шквал записок на стикерах, которые в последнее время стали основной формой общения. «Пожалуйста, забери из чистки мой шелковый костюм и перед сном поставь будильник».

Я бросила всю работу и стала затворницей, а мама не замечает.

* * *

– Милая, ты очень вовремя! – радостно восклицает мама, размахивая ножом для снятия цедры, когда я заползаю на кухню в ответ на ее записку: «Эй, Саманта, мне нужна твоя помощь». – Я как раз показывала этому замечательному человеку, как делаю лимонад. – Вас ведь Куртом зовут? – спрашивает мама мужчину, который сидит у кухонного острова.

– Карлом, – уточняет тот.

Я его знаю, это мистер Аньоли, фотокорреспондент «Горна Стоуни-Бэй». Он всегда снимает пловцов-победителей. И вот он у нас на кухне, завороженный мамой.

– Мы решили, что экспресс-репортаж из дома сенатора Рид отлично проиллюстрируют снимки о приготовлении лимонада. Этакий метафорический образ того, что она сделает с нашим штатом.

Мама поворачивается к плите и проверяет готовность сиропа, вещая мистеру Аньоли о том, что главное – лимонная цедра.

– Я пойду наверх, – говорю я и разворачиваюсь, чтобы уйти.

Может, если просплю лет сто, проснусь и ситуация изменится к лучшему?

Просыпаюсь я оттого, что мама трясет меня за плечо:

– Милая, нельзя спать целый день! У меня есть планы.

Мама выглядит как прежде: гладкий пучок, безупречный макияж, спокойные голубые глаза. У меня состояние противоположное тому, что было после первой ночи с Джейсом. Разве когда происходит что-то важное, это не отражается у человека на лице? У мамы не отражается.

– Я выходной взяла, – сообщает мама, гладя меня по спине. – Знаю, я уделяла тебе слишком мало времени: дела, вечно дела. Вот я и подумала, может, на фейшлы с тобой сходим или…

– На фейшлы? – переспрашиваю я таким тоном, что мама отстраняется, но потом так же вкрадчиво продолжает:

– Помнишь, в первый день летних каникул мы всегда ходили на фейшлы? У нас это стало традицией, но в этом году я ее нарушила. Вот я и решила компенсировать потерянное. Потом можно где-нибудь пообедать…

Я резко сажусь:

– Ты правда думаешь, что поступаешь правильно? Компенсировать нужно не мне.

Мама подходит к окну, из которого видна лужайка Гарреттов:

– Прекрати, ни к чему хорошему это не приведет.

– Мам, я прекращу, если пойму, почему не приведет.

Я слезаю с постели, встаю рядом с ней у окна, смотрю на дом Гарреттов, на игрушки во дворе, на надувные матрасы и круги в бассейне, на «мустанг».

Мама делает каменное лицо:

– Хочешь правду? Отлично! Когда вы с Трейси были маленькими, особой радости я не испытывала. Я не как та женщина… – Мама кивает на территорию Гарретов. – Я не племенная кобыла! Нет, детей я, конечно, хотела. Я росла без братьев и сестер и всегда страдала от одиночества. Потом я встретила вашего отца с его большой семьей и подумала… Но беспорядок, запахи, постоянную суету я возненавидела. Выяснилось, что и отцу вашему это в юности поднадоело. Вот он и решил снова насладиться молодостью, бросив меня с двумя малышками. Я могла позволить себе десяток нянь, но у вас была только одна, и приходила она исключительно по будням. Я справилась. А сейчас я наконец заняла свое место. – Мама трясет меня за плечо, словно хочет снова разбудить. – Ты хочешь, чтобы я все это бросила?

– Но ведь…

– Я упорно работаю, причем уже давно, так давно, что ты представить себе не можешь. По-твоему, я до конца жизни должна расплачиваться за единственный вечер, когда позволила себе расслабиться и хорошо провести время? – Мама снова трясет меня за плечо, ее лицо так близко от моего. – Саманта, по-твоему, это правильно?

Я уже не знаю, что правильно. Голова болит, в сердце лишь пустота. Хочется разобраться в маминых аргументах, нащупать фальшь, но все слишком запутанно.

Я до сих пор наблюдаю за Гарреттами и с облегчением подмечаю признаки того, что жизнь входит в нормальное русло: Элис загорает на садовом стуле, Дафф и Гарри перестреливаются из водяных пистолетов. Только, наблюдая, я не испытываю прежних чувств – надежды и умиротворения оттого, что где-то кипит жизнь, не похожая на мою, яркая и насыщенная. Теперь я чувствую себя Дороти, отосланной обратно в Канзас, где вместо буйства красок лишь два цвета – черный и белый.

Я стараюсь гасить воспоминания о Джейсе, но они преследуют меня. Вчера под кроватью я нашла его футболку и застыла, потрясенная, что ни я, ни мама ее не замечали. Я затолкала ее в ящик со своими футболками, потом вытащила и спала в ней.