Онлайн книга «Бабушкин внук и его братья»
|
— Саша, а ты куда идёшь? — Куда глаза глядят… На лице у Ивки написался новый вопрос. И я не стал ждать, спросил сам: — Хочешь, я пойду с тобой? — Конечно, хочу! Я тоже взялся за ручку хозяйственной тележки, и мы пошли рядом. Через несколько шагов Ивка недоверчиво сказал: — Но это же далеко… — Ну и пусть. Я не тороплюсь. — Пойдём на Пушкинскую. Оттуда автобус ходит как раз… туда… До Пушкинской было три квартала. Мы шли по пыльной улице Сурикова мимо серых панельных пятиэтажек. В одной из них был магазин «Музыкальные товары». Застеклённые витрины от земли до второго этажа. Ивка остановился, я тоже. В громадном стекле отражалась вся улица и кусты акации на газоне — с жёлтыми клювиками цветов. И мы на фоне этих кустов — во весь рост. Я подумал, что Ивка подрос за этот год. Раньше он был мне до плеча, а теперь до уха. А ведь и сам я сделался повыше. Обгорелые штаны стали короче, синяя выцветшая футболка еле прикрывала пояс. Вот досада! Я не хочу взрослеть. На фиг мне такое счастье… Ивкины луны и солнышки вовсю улыбались с его отражения. Но лицо его было серьёзное. Я понял, почему он остановился: посмотреть на скрипки. — У Мити вот такая, да? — шёпотом сказал я. — Да… Мама её отвезла ему ещё весной. — Хорошо, что спасли ногу. Скрипачам ведь часто приходится играть стоя… Ивка кивнул и стал смотреть вниз. Царапинка на его ноге покраснела, на ней выступила кровинка (видно, ноготь острый). «Как след от скальпеля», — мелькнуло у меня. За стеклом выстроилось всё скрипичное хозяйство — от двухметрового контрабаса до скрипки-малютки, на которой играют самые младшие ученики музыкальных школ. — …А вот эта как называется? Вопрос был не мой. И не Ивкин. Мы увидели отражение незнакомого мальчишки. Он сидел на корточках позади нас, у штакетника. Это был пацанёнок Ивкиного возраста. Мы оглянулись и разглядели незнакомца получше. Лицо его было острое, загорелое, волосы почти белые, а брови, наоборот, тёмные, как нарисованные углём. И ресницы чёрные — на них будто сажа осела. И загар — словно с примесью пыли. Мальчишка задрал колючий подбородок и смотрел на нас очень тёмными блестящими глазами. — Вот эта, рядом с самой большой… Она как называется? Он был в замызганной коричневой майке с рукавами, в затёртых джинсах с поперечными прорехами на коленях. Они были зашиты, но неумело, через край. Видно, что пацан из тех, кто обитает на вокзалах и в колодцах водопроводной сети. Не исключено, что неподалёку его друзья. От таких можно ждать чего угодно. У них — борьба за выживание… — Это виолончель, — сказал Ивка. — Как? — Ви-о-лон-чель, — разъяснил я, незаметно оглянувшись. — От старинного слова «виола». Виола — это предшественница скрипки. Мальчишка смотрел то на Ивку, то на меня. И щипал нитки в разъехавшейся дыре на колене. Дыра была похожа на приоткрывшийся рот — чёрные нитки, как щели между крупными нечищенными зубами. — Ви-о-лон-чель, — повторил мальчишка раздельно, словно передразнивая меня. — Это точно? — Совершенно точно, — отозвался я. Чтобы Ивка не подумал, будто я опасаюсь этого юного бомжа. — У нас есть фотография знаменитого виолончелиста Брандукова. Он там в точности с таким инструментом. — А он где живёт? — нервно спросил мальчишка и встал. — Он нигде не живёт, давно умер. Это старинный снимок. А тебе… что за дело до виолончели? — Это у меня получилось не очень-то ласково. Шагал бы ты, мол, по своим делам, подальше от нас. Но он не ушёл. Может, решил, что я спрашиваю из интереса. И объяснил хмуро, но без задержки: — Она мне теперь ни за чем. Но знать-то надо… Она меня спасла… Ивка смотрел на мальчишку не так, как я. Бесстрашно и с сочувствием. Тихо спросил: — От чего спасла? — Вообще… Всего спасла, как есть… Ну, не сама она, а её хозяин. Теперь, конечно, полагался новый вопрос. Ивка спросил. Но совсем не про то: — Ты, наверное, есть хочешь? Мальчишка мигнул. Если бы такое сказал я, он бы обязательно огрызнулся. Но Ивка есть Ивка. Его ясная душа была видна сразу и каждому. — Вообще-то да… Я утром не поел… — Мальчишка говорил сипловато, будто у него заложило горло. На сумке-тележке был карман. Ивка достал оттуда полиэтиленовый свёрток. В нём было пять жареных пирожков. Ивка дал мальчишке, мне и себе тоже взял. Пирожки были с капустой. Мы стояли и жевали, поглядывая на витрину. Будто все трое давно знакомы. Пирожок — он ведь маленький. Полминуты — и нет его. Ивка взял оставшиеся два. Один протянул нашему незнакомцу, другой разломил — мне и себе: — Мы-то всё же позавтракали. Мальчишка не отказался. Даже улыбнулся чуть-чуть. И когда мы с Ивкой двинулись вдоль витрин, он пошёл рядом с нами. Будто так и договорились. Может, ждал, что мы продолжим свои вопросы? Ивка спросил: — А как ты спасся? Где? — Зимой. Недалеко от Гудермеса… Вот оно что! Я посмотрел на Ивку и сказал мальчику: — Вот у него там брата чуть не убили. Он теперь в госпитале. Ивка шёл, опустив голову. И отдувал упавшие на лицо волосы. Мальчик шагал сбоку от него. Они друг на друга не взглянули, но… будто локти их сдвинулись поближе. Да… Мальчик вдруг заговорил. По-прежнему хрипловато: — Это как-то неожиданно началось… Сперва не стреляли и не бомбили, мы тогда жили в деревне у маминой знакомой. Отец сказал, что уйдёт на три дня, и пропал. В горы ушёл, там их окружили, но они прорвались… Мы радовались, когда узнали, что они прорвались… Мама не хотела, чтобы он уходил туда… Она говорила: «Зачем тебе, это не твоё дело». Он всё равно ушёл… Мама сказала, чтобы я принёс воды, я пошёл к колодцу, и тут налетели вертолёты. Всё перемешалось. Я упал в яму и надел ведро на голову… Потом затихло. Я побежал к дому, а его уже не было… Потом пришли соседи, сказали, что никто не спасся. Ну, потом я не всё помню… Я жил у незнакомых людей. Думал, что за мной придёт отец. Потом пришёл раненый человек и сказал, что отец не вернётся. — Тебе, — говорит, — надо выбираться к своим. Я говорю: — К каким своим? — Всё равно. Главное, чтобы отсюда… Несколько человек решили идти к железной дороге, я пошёл с ними. Они кормили… Но однажды по шоссе стали стрелять из танков, все побежали кто куда, и я остался один. Пришёл в какую-то деревню, названия не помню. Там был пункт… |