Онлайн книга «Тайна тринадцати апостолов»
|
Синьор граф ничего не ответил брату, но чело его омрачилось, как небо перед грозой. Вот, наконец, наступил день родин. Мона Лючия принесла красивого и здорового младенца, у которого в самый день его рождения были светлые волосики. На беду, у того конюха, про которого говорил синьор Микеле, также были светлые волосы, а у синьора Гвидо они были темными. Кормилица обмыла младенца и показала его господину графу с таковыми словами: — Гляньте, милостивый синьор, как он хорош! Не правда ли — настоящий ангел? А на беду, того несчастного конюха, на коего наговаривал синьор Микеле, звали как раз Анджело, то есть ангел. Его сиятельство взглянул на ребенка — и еще больше помрачнел. — Ты не верил мне, — сказал ему младший брат, — поверишь ли ты своим глазам? Ничего не сказал синьор граф. Он отправился на конюшню, велел слугам схватить молодого конюха и утопить его в бочке с уксусом. Конюх молил о пощаде — но граф только скрипел зубами. Расправившись с конюхом, он снова отправился в покои своей жены. Мона Лючия лежала в постели, приложив к груди своего младенца. Лицо ее сияло от счастья, как лик Пресветлой Богородицы. — Собирайся! — приказал ей синьор Гвидо. — Куда? — удивленно спросила мона Лючия. — В дальний путь! В самый дальний путь, который может совершить человек! — Но я еще слишком слаба для путешествий. Ты же знаешь, дорогой, что я только недавно родила тебе наследника. — Лучше бы ты родила оборотня или василиска! — в гневе ответил ей господин граф. — Чем я прогневила тебя? — Тебе ли не знать! — Но я не знаю, в чем я перед тобой виновата! — Слышал я, что вероломство — имя женщин. Слышал да не слушал. Довольно лжи. Собирайся в дорогу! Мона Лючия была скромная и послушная жена. Обливаясь слезами, она позволила служанкам обрядить себя в дорожное платье. Взяв на руки младенца, она вышла из своих покоев. Граф препроводил ее в церковь Святого Захарии и вместе с нею спустился в церковное подземелье. — Ты говорил, что меня ждет дальний путь, — проговорила мона Лючия, когда они спустились в церковный подвал. — Отчего же ты привел меня в это темное место? — Оттого, что тебе и твоему отродью предстоит путь в ад. — Чем я провинилась перед тобой? — воскликнула несчастная графиня. — Чем я тебе не угодила? — Видать, кое-кому ты угождала более, чем мне! Граф втолкнул ее вместе с младенцем в каменный закуток и начал закладывать вход камнями. — Пощади меня, муж мой перед Богом! — умоляла его графиня, заливаясь слезами. — Истинно говорю — ни в чем я перед тобой не виновата! Ни в чем не виновата я перед Богом! — Не упоминай имя Божье своими лживыми устами, не отягощай вину свою ложью! — Тогда, если тебе угодно лишить меня жизни, пощади хотя бы это невинное дитя, свою собственную кровь! Госпожа графиня подняла свое дитя, протянула его к мужу. Ребенок заулыбался и протянул к отцу ручонки. Но безжалостный граф отшатнулся от него, как черт от ладана, и проговорил: — Не показывай мне плод своего греха! Не говори об этом отродье, о сыне позора и измены! Я не хочу видеть, не хочу слышать его! Он для меня уже мертв! — Я была верна тебе, и ребенок — твой собственный сын, истинно тебе говорю! — Не произноси своими греховными устами слово «истина», ибо тебе неведомо, что это такое! — Ты не веришь мне, своей супруге перед людьми и Богом, но веришь злым клеветникам и обманщикам, которые безо всякой вины очернили меня, опозорили мое доброе имя… — проговорила госпожа графиня прежалостливым голосом. Но ее супруга сии слова лишь еще больше разозлили. — Не тебе говорить об обмане! Мне ведомо, как ты обманывала меня с распутным конюхом! Он уже поплатился за свою гнусную измену! Он уже в аду, и черти варят его в котле с кипящей смолой! — Как? Ты убил несчастного Анджело за мнимую вину? Анджело, который служил тебе верой и правдой? — Вот теперь ты открыла свое истинное лицо! Жалость твоя к мерзкому конюху выдает тебя с головой! — И господин граф положил последние камни, заживо замуровав свою несчастную жену с маленьким ребенком. Еще какое-то время из-за каменной стены доносились детский плач и причитания несчастной матери. Закончив закладывать стену, граф опустился на каменный пол и застыл, как мраморное изваяние. На лице его было выражение скорби и страдания. Так просидел он долгое время, прислушиваясь к доносящимся из-за стены горестным звукам. Час проходил за часом, а из-за стены все еще доносились едва слышные стенания несчастной графини, и ее безжалостный супруг жадно слушал их, как будто черпал силы в невыносимых страданиях своей жены. Наконец все стихло. Тогда господин граф вынул из ножен свой кинжал и закололся. Должно быть, он не выдержал угрызений совести или был сокрушен мыслью, что сам, своими руками, погубил собственное дитя. Мне следует пояснить, откуда мне ведомо, что произошло в тот прегорький день в подземелье церкви Святого Захарии, откуда мне ведомо, что говорили и что делали в том подземелье господин граф и его несчастная жена. Надобно сказать, что я ничуть не верил в вину моны Лючии и прегорько сожалел о ее судьбе. Посему, когда господин граф повел ее вместе с невинным младенцем в церковное подземелье, я тайно пробрался туда вслед за господами и спрятался в соседнем коридоре, дабы спасти госпожу графиню и ее дитя, коли к тому представится хотя бы малая возможность. Оттуда, из своего тайного укрытия, я видел и слышал жалостные мольбы госпожи и суровые слова ее мужа. Сердце мое разрывалось от жалости к страданиям несчастной женщины и невинного младенца, но я ничего не мог поделать, не мог пойти против воли своего господина. Когда господин граф замуровал несчастную, я надеялся, что он тут же уйдет и я смогу спасти графиню и младенца. Но граф оставался возле стены, и я по-прежнему был бессилен что-либо предпринять. Мне оставалось только ждать. Когда же безжалостный граф лишил себя жизни, я наконец выбрался из своего тайника и поспешил к стене, чтобы как можно скорее вызволить из каменного мешка несчастную мону Лючию с ее ребенком. |