Онлайн книга «Тайна тринадцати апостолов»
|
— Жениться? Мне? — фыркнул Старыгин. — Еще чего? — Но я не для того пришел, чтобы цитировать Пушкина или обсуждать вашу личную жизнь! — спохватился Лютостанский. — Как, вам удалось что-нибудь узнать? Сколько времени вам понадобится на реставрацию картины? Дня за три управитесь? — Вы понимаете, Александр Николаевич… — протянул Старыгин смущенно, — дело в том, что реставрировать здесь нечего. — То есть как — нечего? — Лютостанский повернулся к злополучному портрету. — Нужно убрать эту чертову кровь… извините за грубость, нужно вернуть картине ее первозданный облик… — А это и есть ее первозданный облик, — перебил Лютостанского Дмитрий Алексеевич. — Что вы такое говорите? — Искусствовед захлопал глазами. — Но эта кровь… — Эта кровь написана теми же самыми красками и тем же художником, что и вся остальная картина. И тогда же — в середине шестнадцатого века. — Да бросьте, Дмитрий Алексеевич! Вы же сами понимаете — этого не может быть! — Понимаю, — вздохнул Старыгин, — понимаю, но ничего не могу поделать. Об этом говорит и характер письма, и спектральный анализ материалов. — Что, вы уже успели провести спектральный анализ? — недоверчиво переспросил Лютостанский. — Да, вот, пожалуйста, результаты! — Старыгин показал искусствоведу компьютерную распечатку. — Как это вам удалось уговорить Константина?.. — проворчал Лютостанский, разглядывая распечатку. — Ну, есть у меня свои маленькие секреты! К любому человеку можно найти подход! — Ну, надо же… — Александр Николаевич просмотрел распечатку и поднял на Старыгина изумленный взгляд. — Но этого же не может быть! Это невозможно! — Невозможно. — Старыгин развел руками. — Невозможно, но факт! Как говорил Козьма Прутков, если на клетке слона ты видишь надпись «буйвол», не верь глазам своим! — Вам бы все шутить… но как вы это можете объяснить? — Пока никак… но поскольку в чудеса мы с вами не верим — ведь не верим же? — я могу предположить только одно разумное объяснение. Существует не один, а два портрета адмирала Морозини кисти Тинторетто, и кто-то заменил один портрет другим. — Но это тоже невозможно! — воскликнул Лютостанский, взмахнув руками. — Для этого этот кто-то должен был пронести второй портрет в Эрмитаж и вынести из музея первый… — Или спрятать его где-то внутри. Эрмитаж большой, в нем многое можно спрятать. Но, впрочем, я не настаиваю на своей версии. Я просто гадаю… — Мы с вами здесь не для того, чтобы гадать! — строго проговорил Александр Николаевич. — И если честно, меня больше волнует даже не то, как подменили портрет, а что же нам теперь делать. Картина через три дня должна лететь в Венецию… — И чего же вы от меня хотите? — спросил Старыгин, расслышав в голосе Лютостанского робкие, умоляющие нотки. — Я же не могу сотворить чудо! — Дмитрий Алексеевич, голубчик, вы же талантливый человек, вы же можете как-нибудь записать эту кровь? Привести картину в первозданное состояние? — Александр Николаевич! — возмутился Старыгин. — Что вы такое говорите? Я же только что показал вам результаты анализа! Это и есть первозданное состояние картины! Тинторетто именно так задумал и написал портрет адмирала Морозини! И я не могу, не имею морального права искажать его замысел! Я не могу портить картину великого художника! Я этого себе никогда не простил бы! Лютостанский растерянно молчал, и тогда Старыгин добавил еще один аргумент: — Вы же знаете, что перед отправкой картину обследуют независимые эксперты, назначенные страховой компанией. Они, несомненно, заметят мою самодеятельность и поймут, что картина переписана только что. Как мы это будем объяснять? — Ох, Дмитрий Алексеевич! — Лютостанский покаянно опустил голову. — Простите старика! Сам не знаю, что на меня нашло. Как я мог вам такое предложить… — От безысходности! — подсказал Старыгин. — Вот именно, от безысходности! Я просто не представляю, что нам делать! Все документы уже подписаны, все договоренности достигнуты, причем на самом высоком уровне… нет, менять что-либо уже поздно! Невозможно! Лютостанский принялся нервно ходить по кабинету, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Наконец он остановился и повернулся к Старыгину: — Выхода нет. Придется отправлять картину в Венецию в таком виде. Но вот что, Дмитрий Алексеевич. Вы полетите с ней. — В Венецию? — переспросил Старыгин. — Ну да, в Венецию! Куда же еще? Между прочим, не самое худшее место на свете! — Венеция прекрасна, — кивнул Старыгин, — но как же… — И не возражайте! У вас ведь открыта шенгенская виза? — Открыта, но… — И итальянский язык вы знаете превосходно… — Но у меня здесь много дел… — А все остальные дела подождут! В общем, решено — вы едете с картиной в Венецию. Собирайтесь… — Руки! — рявкнул мастер Якопо. — Сколько раз я тебе говорил, остолоп, — руки! — Что не так с этими руками, учитель? — Джакомо, новый ученик, на Троицу пришедший из Падуи, смотрел исподлобья, дерзко смотрел, не так, как подобает ученику. Но мастер Якопо вдруг смягчился. Он сам был когда-то таким же — дерзил своему великому учителю Тициану, не слушал его советы. — Они вялые! — Мастер Якопо отобрал у ученика кисть и двумя сильными мазками поправил руки святого Луки, над которым работал ученик. — Сколько раз я тебе говорил — руки передают характер человека даже больше, чем лицо! Поэтому уделяй им больше внимания. Видишь, что написано там? — он показал толстым пальцем, измазанным краской, на выписанный над камином девиз: «Рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана». — Это не пустые слова! Если ты хочешь работать в моей мастерской, старайся соответствовать этому девизу! Работай над рисунком, работай над колоритом! — Я стараюсь, учитель! В это время к мастеру Якопо подошла хромоногая служанка Лючия. — Господин, там к вам пришел какой-то человек. — Что еще за человек? — Мастер недовольно отвернулся от неоконченной картины. — Ты же знаешь, что меня нельзя беспокоить во время работы! — Но он очень настаивает… он сказал, что его прислал господин граф Фоскари. — Фоскари? — Мастер Якопо нахмурился. — Ладно, я поговорю с ним. Он вышел из мастерской, остановился на пороге прихожей, увидел невысокого белобрысого слугу, который с любопытством оглядывался по сторонам. — Тебя правда прислал граф Фоскари? — осведомился мастер. — Он самый. — Посланец горделиво вскинул голову, как будто родовитость и влиятельность его господина перешли отчасти и на него. — Меня послал его сиятельство граф. Только об этом никому не следует говорить. |