Книга Тайны Французской революции, страница 115 – Эжен Шаветт

– В таком случае граф не изменил своего отношения ко мне? Вы сдержите свое обещание?

– Какое?

– Бежать вместе со мной, как выпадет шанс.

– Да, это обещаю, искренне обещаю, бедняга! Можешь не напоминать. В тот день, как я спасусь, увожу и тебя.

– А, да, день… к несчастью, день… а нет и помину об ночи, – тяжело простонал лакей. – Вы забываете, граф, что как только вы ложитесь, Ангелочек приходит за мной и уводит в мою келью, откуда выпускает только на следующее утро, в час, когда начинается мое услужение у вас. Так что, если так долго ожидаемый случай представится ночью, меня не будет здесь, чтоб воспользоваться им.

– Это правда, – ответил растроганный Кожоль. – А что, ты доверяешь моему слову?

– Да, вполне.

– Если случай к бегству представится ночью, то, клянусь, что возвращусь освободить тебя через сорок восемь часов.

– Почему же через сорок восемь? – спросил удивленный лакей.

– Так ты забываешь, что мы не в Париже? Ты забываешь, что перед тем как тебя поместили сюда, тебя заставили совершить путешествие, которое как для тебя, так и для меня продолжалось целый день… ты должен помнить это путешествие?

– Как же! Помню ли я? Я его совершил, не более еще одного…

Но, кажется, у старика язык опередил мысль, потому что лакей вдруг остановился.

Вместо того чтоб сердиться на эту новую запинку, беспечный Пьер захохотал.

– Ага! Вот еще секрет, господин Лабранш! Тайны должны душить вас, потому что вы переполнены ими по самое горло! – вскричал он.

В эту минуту дверь отворилась, и страж-Ангелочек просунул голову в комнату.

– Разве граф забывает о сне? – спросил он.

– Который час?

– Три часа утра. Это самая пора для честных людей спать, и вот почему я валюсь с ног, ожидая за дверью, когда придет минута отвести Лабранша в его конуру, – прибавил сторож шутливо.

– Так, покойной ночи! Ступай, я сам разденусь, – сказал Кожоль, отпуская лакея.

Перед тем как отвести своего пленного, Ангелочек остановился на пороге и, обернувшись, сказал грубо, с насмешкой:

– Если граф не чувствует охоты лечь сейчас, то я вернусь, когда отведу старика в клетку, и сообщу вам маленькое известие, которое принесет графу сладкие сновидения.

– Заснуть после твоих слов! О, это блаженство, которого я всегда буду с нетерпением ожидать, – возразил Пьер, неизбывная веселость которого приводила Ангелочка в отчаяние, ведь разбойник ничем не мог запугать его.

«Что негодяй может сообщить мне?» – думал молодой человек во время краткого отсутствия тюремщика.

– Посмотрим, высокородный Ангелочек, я слушаю твой мелодичный голосок.

– Знаете ли вы, граф, сколько времени я имею необыкновенное счастье сторожить вас? – спросил шутник-оборванец.

– Одиннадцать месяцев.

– Да, одиннадцать месяцев промелькнули, подобно молнии, с того дня как господин сделал мне честь посулить свой побег.

– Опять обещаю тебе.

– Это обещание я сам ежеминутно твержу товарищам, которые со мной бодрствуют над… спокойствием графа.

– А! Вы всегда на карауле?

– Мы смотрим на ваше сиятельство, как на стреляного воробья, и потому, не считая вашего нижайшего слугу, надо будет задушить вес маленький караул, прежде чем выйти отсюда.

– Вы единственно для того пришли, чтоб сказать мне об этом?

– О, нет! Только мне показалось, что ваше сиятельство изволили быть постоянно и так глубоко поглощены своим желанием втихомолку избавиться от нашей нежности, что я подумал, будто вы совершенно забыли, отчего мы держим вас зарытым здесь… как драгоценный камень.

– Твой плут господин требует, чтоб я назвал ему имя женщины.

– Отлично! Я в восторге, что ваша память сохранила исключительную остроту.

– Какой интерес побуждает Точильщика узнать это имя? С тех пор как я отказался открыть его, можно было бы догадаться выпустить меня.

– А! Вот в этом-то и недоразумение, – сказал Ангелочек, тяжело вздохнув.

– Какое недоразумение?

– У вас в голове засела одна мысль: не говорить… между тем как Точильщик воображает, что вы похожи на жеманных женщин… которые только и думают, как бы поддаться… но все-таки хотят, чтоб их заставили. Не знаю, ясно ли я говорю? – спросил тюремщик с притворной скромностью.

– Отлично! Ты в ударе сегодня! Поэтому продолжай, Ангелочек, я упиваюсь твоим красноречием, – отвечал Кожоль, чувствуя, что приближалась какая-то опасность.

– Так как вы ободряете меня, я с удовольствием продолжу объяснения. Итак, Точильщик, думая удовлетворить ваше тайное желание, чтобы вас немного… как я выразился сейчас… уж я не припомню слова.

– Заставили, ты сказал: заставили.

– Да, верно.

– Так ты получил приказ заставить меня говорить?

– Именно.

– А, а! – произнес Кожоль, улыбаясь. – А как же ты примешься «заставлять» меня? Скажи-ка… чтоб я решил, есть ли у тебя воображение.

– О, очень нежно и невинно. Я стою за кроткие и простые меры… Не угодно ли вам выслушать мою программу?

– Повторяю, я упиваюсь твоими словами.

– Итак: я введу сюда несколько товарищей, чтоб… опустить господина на четвереньки.

– Ты называешь это – опустить, ты! Пусть так! Ну, меня опустят… а дальше?

– Дальше я деликатно разую господина, чтоб было поспокойнее во время операции.

– Давай же мне сейчас туфли.

– Хотелось бы, господин, хотелось бы. К сожалению, здесь нет туфлей… Но, чтоб вы не простудились, я замещу туфли жаровней с раскаленными углями.

Все это было сказано самым ласковым голосом, со множеством маленьких грациозных жестов и с улыбкой на устах.

«Ай, ай! Дела все хуже!» – думал Кожоль, на лице которого под пристальным взглядом тюремщика не дрогнул ни один мускул. Нимало, кажется, не смутившись, молодой человек воскликнул:

– Да твой способ превосходен, чтоб избежать простуды!

– Застудив ноги, часто получают жестокий насморк, – сказал Ангелочек самым добродушным тоном.

– Вот это-то и есть маленькое сообщение, которое нагонит на меня золотые сны?

– Сколько людей засыпают, не зная о том, что ждет их при пробуждении! – продекламировал негодяй, направляясь к двери.

– А когда ты придешь завтра испробовать на мне это средство, которое ты находишь таким кротким и невинным?

Ангелочек собирался выходить. При этом вопросе он обернулся к пленному.

– О, – произнес он почтительно, – мы подождем вашего пробуждения, а потом мы к вашим услугам.