Книга Анатомия скандала, страница 33 – Сара Воэн

– Что же случилось потом?

– Он потянул мою юбку вверх, задрав ее до самой талии, и сунул руку мне между ног.

– Могу ли я просить вас быть точнее? Вы говорите, он сунул вам руку между ног…

– К моей вагине.

Я посчитала про себя до трех.

– Он сунул руку к вашей вагине. – Мой голос зазвучал мягче, тише, став нежным, как кашемир. Я сделала паузу, чтобы слова свидетельницы произвели нужный эффект на аудиторию. – Что произошло вслед за этим?

– Он взялся за мои колготки и трусы и… рванул их вниз. Помню, я услышала, как поехали колготки и рвется эластичная резинка на трусах…

– Позвольте, я вас здесь прерву: у нас есть фотография этих трусов, включенных в перечень вещественных доказательств. Взгляните, пожалуйста, на снимок Б в ваших папках, – обратилась я к присяжным. – Там хорошо видно разорванную резинку трусов.

Замелькали страницы. На фотографии – облачко черного кружева. Белье для любовника. Ажурная резинка и шов вверху разошлись, будто трусы стягивали в спешке. Эта улика не является неопровержимым доказательством: защита будет утверждать, что трусы были повреждены ранее, но во мне рождается горячее сочувствие к Оливии, которой и в страшном сне не снилось, что ее нижнее белье будут так внимательно рассматривать и даже распечатают в увеличенном масштабе. Она густо залилась румянцем. Но я продолжила, потому что дальше факты будут только жестче, а пережитое ею – хуже.

– Значит, он сдернул вниз ваши колготки и трусы, и что случилось потом?

– Он сунул пальцы – по-моему, указательный и средний – в… меня.

– А потом?

Оливия была в ярости от моей настойчивости и бесцеремонности.

– Я боролась, старалась его оттолкнуть, просила меня отпустить, но я была прижата к стене кабинки, Джеймс навалился всей массой и просто не слушал меня…

– Значит, он сунул в вас два пальца, – выждав паузу, заговорила я, обращаясь только к Оливии. Я понизила голос, чтобы показать, что понимаю, насколько непростым будет дальнейший рассказ. – Что же было дальше?

– Я увидела, что его ширинка расстегнута, а трусы спущены, и… ну я увидела, что оттуда торчит его пенис.

– Именно торчит? То есть у подсудимого уже была эрекция?

Было очевидно, что Оливии безумно стыдно говорить об этом. Я чуть наклонила голову и осталась бесстрастной.

– Да, уже была, – ответила она изменившимся голосом.

– Что случилось дальше?

– Ну, он приподнял меня – спиной по стене – и вставил в меня пенис, – выговорила Оливия. Голос ее треснул от муки и, пожалуй, облегчения: худшее уже сказано. – Вошел в меня, хотя я говорила, что не хочу.

– В тот момент вы это говорили?

– Я сказала что-то вроде: «Не здесь, нас же могут увидеть!»

– Простите, я хочу уточнить для всех: вы ясно дали понять, что не хотите этого? Вы сказали: «Не здесь»?

– Да! – решительно подтвердила Оливия.

– А что на это сказал подсудимый?

– Он сказал… – И тут ее голос сел. Ей трудно было говорить, настолько болезненным было это признание. – Он сказал… Он прошептал… – Последовала пауза, а затем у Оливии вырвался крик, хотя я ожидала шепота: – Он сказал: «Нечего было передо мной бедрами вертеть!»

Эта фраза будто хлестнула аудиторию, булыжником упала в гробовое молчание.

– А потом?

– Потом он продолжил то, что начал.

– Значит, он прошептал «Нечего было передо мной бедрами вертеть» и продолжал то, что начал, – повторила я скорее печально, чем гневно, и замолчала. Пусть присяжные послушают ее безудержные рыдания, наполнившие зал без окон, взлетевшие к потолку и отрикошетившие от дубовых скамей с темно-зелеными кожаными сиденьями.

Судья, опустив взгляд, ждал, пока Оливия успокоится. Присяжные отложили ручки и выпрямились. Женщина постарше с короткими седыми волосами и широким открытым лицом явно сдерживала слезы; самая молодая из присяжных – субтильная брюнетка, которую я про себя называла студенткой, наблюдала за Оливией, и ее лицо стало еще красивее. Они ждали и своим молчанием давали Оливии понять, что она может не торопиться.

Свидетельница сейчас не сможет отвечать спокойно, но это неважно. Ее слезы и наше понимающее молчание красноречивее любых показаний.

Судья Лакхёрст перевел взгляд на меня. Анджела тоже уставилась на меня поверх очков, когда всхлипывания Оливии усилились, перейдя в некрасивые клокочущие рыдания, не обещавшие скоро прекратиться, хотя она то и дело вытирала глаза.

– Может быть, нам стоит сделать перерыв? – тактично предложил судья. – Прошу присяжных быть на местах через двадцать минут, в одиннадцать часов, – доброжелательно обратился он к жюри.

Секретарь судьи Никита встала, когда Лакхёрст поднялся, чтобы выйти из зала.

– Тишина. Всем встать, суд удаляется на перерыв.

Меня трясло, когда я вошла в бар «Месс», чтобы перевести дух и собраться с силами. Оливия держалась хорошо, на лучшее я и надеяться не могла, хотя уже сейчас было понятно, на что Анджела будет давить при перекрестном допросе. Синяк – проявление страсти, а не жестокости. «Нечего было передо мной бедрами вертеть»: а правильно ли Оливия запомнила эти слова? Может, подсудимый просто назвал ее вертихвосткой, а это уже может сойти за грубую лесть? Ее слова «Не здесь, нас же могут увидеть» вместо изначально значившегося в показаниях выразительного, бескомпромиссного «нет».

Адвокат-солиситор от обвинения Дженни Грин вышла из зала суда удовлетворенная. Кажется, Оливия понравилась его светлости судье, хотя решать, конечно, не ему. Мне бы воспрянуть духом, вздохнув с облегчением, но адреналиновое возбуждение покидает меня вместе с последними силами. Неизбежная усталость после хорошего спектакля? Не только. Есть и еще кое-что. Подспудный гнев, за счет которого я выдерживаю такие процессы, отступает, и печаль захватывает меня, как упрямый бык, которого не пересилить.

Обмякнув на стуле, я отпиваю из бутылки воду, теплую и безвкусную. Кутикулы, как я только теперь заметила, у меня обкусаны. Необходимо физически собраться, прийти в нормальную форму. Я не могу позволить себе ошибиться. Минута на рефлексии, а затем настраиваемся на продолжение. Закрыв глаза, я барахтаюсь в дурманящей черноте, отключившись от суеты вокруг – в баре полно других адвокатов, – и ищу свою внутреннюю силу, тот стальной осколок, который, как заявил однажды мой бывший муж Алистер, у меня вместо сердца. Как же плохо он меня знал… Как мало знает меня Эли… Думая об Оливии в лифте, я прогоняю воспоминания о кое-ком еще.

– Задумалась о чем-то, Кейт? – Анджела – серые глаза двумя дулами смотрят с пухлого лица – бодро отодвинула бумажный стаканчик с недопитым остывшим кофе и бросила на стол тяжелую стопку бумаг.

В баре шумно: в других залах тоже разбираются дела, и выбравшиеся на перерыв адвокаты смотрят в свои ноутбуки, анализируют судебные протоколы или вспоминают фильм ужасов, которым обернулась защита того или иного подсудимого: