Книга Откровение, страница 5 – Юрий Никитин

— Но, — простонал Томас, — где же справедливость?

Он поперхнулся и умолк, лицо калики было таким, что вот-вот разверзнется потолок, и его поразит божий гнев за богохульство даже только в мыслях. Но калика перевел дыхание, вздохнул, могучая грудь опустилась. Все еще гневным голосом сказал сдержанно:

— Пора взрослеть, сэр Томас. И довольно искать справедливость на свете. Ее нет, понимаешь?

— Но как же...

— Она есть только в нас самих. И остается там, куда приносим, — похоже, калика понял, что хватил через край, поправился: — Иногда остается. На некоторое время.

— А потом? — спросил Томас убито.

— А потом суп с котом. Грош цена той справедливости, за которую не бьются ежечасно. А вообще-то, ты зря так рвешь жилы в крике, а сердце в плаче. Нет-нет, потеря в самом деле велика, но убиваться не надо. Прими с христианским смирением...

Томас вскочил, как подброшенный катапультой. Лицо побелело, кожа натянулась так, что желваки едва не прорывали кожу.

— Да пошел ты...

— Ага, — сказал калика со злым удовлетворением, — поскреби англа, отыщешь ли христианина?

— А что? — выкрикнул Томас. — При чем тут христианин?

— А то. Чего на меч кидался?.. Ваша рабская вера учит смирению. Гордость и честь для вашей веры — смертельный грех. Кто кинется на меч, того даже хоронят не на кладбище, где люди! А за оградкой, где собак закапывают...

Томас пробурчал, отводя взор:

— Ну, уж и собак...

— Ничего, — сказал Олег насмешливо. — Не думаю, что всех можно превратить в рабов. Всегда найдутся люди, которые предпочтут кровью смыть позор, бесчестье. Даже своей, если чужую пустить не сумеют.

Томас поспешно оборвал разговор, смутно чувствуя какую-то правоту язычника, но не желая с нею соглашаться:

— Но ты-то презренный язычник? Как бы поступил ты?

Калика произнес задумчиво:

— Мы еще живы, а значит жива возможность вырвать Яру из рук адских сил. Но главное, ты не должен так уж молотиться головой о стены. Хоть камни здесь на совесть, но и голова у тебя... Особенно лоб...

Томас подпрыгнул. Глаза были дикие:

— Как? Она в аду!.. Ее уволок обугленный мерзавец в адское логово к чертям собачьим!

— Да, но она — красивая женщина.

— И что? Говори, и что с того?

— На красивую женщину и злой пес не гавкнет. Не зря говорят: не родись счастливой, а родись красивой. Счастье, как и богатство, может уйти, а за красоту всегда будут биться как рыцари, так и драконы, великаны, гномы — и эта мелкота туда же! — Змеи, Кощеи... А девка только сиди у высокого окошка да поплевывай семечки на дерущихся. Кто бы ее ни завоевал, все одно не обидит. Это богатство можно отобрать, а девку под зад коленом, но с красивой так не выйдет! Любой мужчина скорее богатству даст под зад коленом.

Томас ощутил, как сведенная болью грудь чуть расправляется. Во тьме забрезжил сла-а-а-абенький лучик надежды:

— Ты хочешь сказать...

Калика удивился:

— Я уже сказал яснее ясного. Красивых женщин не трогают даже волки в лесу. Ты зря терзаешься, представляя, как ее там мучают. Голову наотрез, что и пальцем не тронут. Кто ворует жемчужину, чтобы стучать по ней молотком? Поверь, Яра в безопасности. Наоборот, к ней приставлены всякие, чтобы ненароком пальчик не прищемила, красоту не попортила.

Томас на миг посветлел, но тут же брови сшиблись на переносице снова:

— Кто это всякие? Хвостатые?

— Хвостатые тоже люди, — возразил калика. — Ты с сарацинами якшался? Ну, представь, что эти хвостатые тоже сарацины. Другой веры, но тоже... гм... что-то умеют.

Томас тяжело вздохнул, но Олег видел, как сгорбленная спина чуть распрямилась, а плечи раздвинулись. Только голос все еще оставался встревоженным:

— Но как бы ее... ну, понимаешь, не вздумали... силой.

Олег ахнул:

— Томас, ты в своем уме? Ее ж не плотник похитил, который не чует разницы между кухаркой и женой хозяина? Ее уволок хоть и мерзавец, но все же рыцарь! А то не для себя, а кого повыше.

— Повыше?

— Ну да. Ворон ворону глаз не выклюет, а кус мяса отберет. Мужчины друг другу уступают замки, земли, даже коней иногда, но не женщин. Женщин отбирают, выкрадывают, уводят. Так и твою Яру уже мог отнять у твоего мерзавца какой мерзавец повыше рангом. А раз выше, то еще больше знает разницу между женщиной, которую берут силой, и женщиной, которую надеются уговорить... Так что Яра сейчас в безопасности. Ее накормили, напоили, переодели. Перед ней пляшут шуты, а адские барды поют адские песни.

Томас все яснел лицом, словно тучка сбежала с утреннего солнышка:

— Спасибо, ты меня успокоил. Но я должен поспешить вырвать ее из гнусных лап злодеев.

— Да, — согласился калика, — спешить надо. А то с этими нарядами, песнями да плясками еще и голову задурят. Все-таки женщина! Тем более, красивая. Да и драгоценностей могут надарить полные сундуки, каких ни у одного короля не найдешь...

Рыцарь вскочил, поспешно напяливал сапоги. Брови снова сшиблись на переносице. Похоже, вспоминал, успел ли подарить своей невесте хотя бы колечко.

Калика наблюдал с любопытством:

— И куда ж ты?

— Спасать! — огрызнулся Томас.

— А куда?

— Не знаю. Потом придумаю. Мне в седле моего боевого коня только и думается. За столом дяди Эдвина я засыпаю, как жаба в болоте, а когда трясет, то в голове как бы взбалтывается... Такое всплывает!

Калика брезгливо поморщился:

— Представляю. Лады, собирайся. Поглядим, вдруг да мне по дороге. Вот только пролив...

Томас отказался от королевских доспехов, из тонкого, как пергамент, листа, покрытого золотом, и теперь тяжело поворачивался в толстом железе, похожий на окованный металлом таран, которым пробивают ворота крепости.

Калика оглядел его с головы до ног оценивающе, зябко передернул плечами, будто это железо предложили одеть ему:

— Люблю молодца и в половце. Да ты хоть дорогу в ад знаешь?

Томас остановился на миг, но тут же с помощью оруженосца одел через плечо широкую перевязь с двуручным мечом.

— Откуда?

— Так как же попадешь туда?

Томас принял из рук верных рыцарей щит, одел на локоть:

— Ты подскажешь.

— Я? С какой стати?

— Ты, — ответил Томас со сдержанной яростью, — где только не побывал, а в аду как раз полно твоих дружков. И в котлах, и среди тех, которые под котлы дрова подкладывают да вилами несчастных тыкают, как ты меня, когда будил ни свет, ни заря. Да и разве святой обет рыцарства...