Книга Первый день, страница 36 – Марк Леви

— Все в этой папке, как вы и просили. Мужчина открыл чемоданчик и передал своему собеседнику большой конверт из крафт-бумаги.

Вакерс вскрыл конверт. В папке лежали фотографии Кейры, сделанные в Париже у дома Жанны, в саду Тюильри, в магазине на улице Лион-Сен-Поль; целая серия снимков на вокзале Сент-Панкрас, на террасе итальянской кондитерской на Бьют-стрит, в ресторане на Примроуз-Хилл, где она ужинала в компании Эдриена, — там ее сфотографировали через окно.

— Это последние фотографии, которые нам прислали перед самым моим отъездом. Вакерс пробежал глазами первые строчки отчета и захлопнул папку.

— Благодарю вас, вы можете идти, увидимся завтра.

Мужчина попрощался и вышел из дворцовой прихожей. Едва он переступил порог, как открылась другая дверь, и из нее, улыбаясь Вакерсу, вышел еще один мужчина.

— Ее встреча с этим астрофизиком, возможно, будет нам на руку, — произнес он, подойдя поближе.

— Я думал, вы хотите, насколько возможно, сохранить все в тайне. А тут, оказывается, имеются целых два кавалера, которых мы не в состоянии контролировать. Не слишком ли много фигур на одной шахматной доске?

— Мое самое большое желание — это чтобы она занялась поисками, а мы, разумеется, ей немного поможем.

— Айвори, я полагаю, вы понимаете: едва кто-то обнаружит, чем мы занимаемся, последствия для нас обоих будут…

— Не самые приятные. Вы это хотели сказать?

— Нет, здесь больше подошло бы слово «катастрофические».

— Ян, мы оба верим в одно и то же, причем уже очень давно. А теперь вообразите, каковы будут последствия, если мы с вами не ошиблись.

— Знаю, Айвори, знаю. Из-за этого я так и рискую, в моем-то возрасте.

— Признайтесь, вас это даже забавляет. Кроме всего прочего, мы уже не надеялись вернуться к активной работе. Предполагаю, что вам нравится роль кукловода — впрочем, мне тоже.

— Допустим, — вздохнув, согласился Вакерс и уселся за большой письменный стол из красного дерева. — И каким же, по-вашему, должен быть наш следующий шаг?

— Пусть все идет своим чередом. Если она сумеет увлечь этого астрофизика, значит, она еще умнее, чем я предполагал.

— Сколько, вы думаете, у нас есть времени, прежде чем Лондон, Мадрид, Берлин и Пекин догадаются, какую игру мы затеяли?

— О, совсем немного, они быстро поймут, что разыгрывается серьезная партия. Кстати, американцы уже себя обнаружили: нынче утром они навестили квартиру сестры нашей археологини.

— Вот недоумки!

— У них такой способ извещать о том, что они в курсе.

— Кого, вас?

— Разумеется, меня.

— Они страшно злятся, что я не изъял предмет у владелицы, а еще больше — оттого, что я имел наглость сдать его на анализ на их собственной территории.

— Да, это неслыханная дерзость! Прошу вас, Айвори, сейчас не время устраивать провокации. Не держите зла на тех, кто отстранил вас от работы и не пожелал считаться с вашим мнением. Я с вами в этом опасном приключении, только не стоит подвергать нас обоих ненужному риску.

— Уже почти двенадцать. Думаю, Ян, нам пора пожелать друг другу доброй ночи. Встретимся здесь через три дня в это же самое время, узнаем, как идут дела, и подведем предварительные итоги.

Друзья расстались. Вакерс первым вышел из комнаты. Он пересек большой зал и спустился в подвал. Недра дворца представляли собой не что иное, как запутанный лабиринт. Здание покоилось на тринадцати тысячах шестистах пятидесяти девяти деревянных опорах. Вакерс уверенно пробирался сквозь этот лес тесаных бревен и десять минут спустя уже проскользнул в маленькую дверь, ведущую во двор добротного старого дома метрах в трехстах от дворца. Айвори, который вышел на пять минут позже, выбрал другую дорогу.

Лондон

Ресторан сохранился лишь в моих воспоминаниях, но я нашел другое местечко, очень похожее на прежнее и не менее уютное, и Кейра даже стала уверять меня, что узнает тот самый ресторан, куда я водил ее когда-то. Во время ужина она начала было рассказывать мне о своей жизни после нашего расставания. Но разве можно вместить пятнадцать лет в пару часов? Память ленива и коварна, она хранит только самое лучшее и самое худшее, только потрясения, но не мелкие повседневные события — их она стирает. Слушая Кейру, я узнавал уже забытый чистый голос, который так меня пленял, живой взгляд, в котором я порой тонул, как в омуте, улыбку, ради которой мог бросить работу и все на свете. А между тем я с великим трудом припоминал, что же происходило со мной в то время, когда она вернулась во Францию.

Кейра всегда точно знала, чем хочет заниматься. Закончив учебу, она сначала поехала в Сомали обычным стажером. Потом два года провела в Венесуэле, работая под началом светила археологии, чья властность граничила с деспотизмом. Как-то раз он ее сурово отчитал, она высказала ему все, что о нем думает, и ее тут же уволили. Еще два года прошли в рутинной работе на раскопках во Франции: при строительстве скоростной железнодорожной магистрали вскрылись слои, заинтересовавшие палеонтологов. Магистраль перенесли немного в сторону, Кейра в составе экспедиции отправилась на место строительства и постепенно стала занимать все более ответственные должности. Ее работу оценили по достоинству, она получила стипендию и уехала в Эфиопию, в долину реки Омо. Она работала там поначалу заместителем научного руководителя, но ее начальник заболел, и она, заменив его на этом посту, отдала распоряжение перенести раскопки в другое место, за пятьдесят километров от прежнего.

Когда она рассказывала о своей поездке в Африку, я чувствовал, как она была там счастлива. Я имел глупость спросить, почему она оттуда вернулась. Она помрачнела и поведала мне о буре, которая уничтожила результаты ее трудов, всю ее кропотливую работу. Не случись той бури, мы с Кейрой, наверное, больше бы не встретились, однако мне никогда не хватило бы духу признаться, что мысленно я благословляю это стихийное бедствие.

Кейра спросила, как я жил все это время, и я вдруг понял, что мне нечего ей рассказать. Я как умел описал ей чилийские пейзажи, попытавшись придать своему повествованию хоть немного той красоты, которой было пронизано ее выступление перед комиссией Фонда Уолша. Я говорил ей о тех людях, с кем работал многие годы, о нашей взаимной преданности, а еще, дабы предотвратить ненужные расспросы о причинах возвращения в Лондон, сообщил о дурацкой истории, приключившейся оттого, что мне захотелось подняться повыше в горы.

— Я копаюсь в земле, ты наблюдаешь за звездами, — произнесла она. — Так что, как видишь, нам не о чем сожалеть, мы не созданы друг для друга.

— Или, наоборот, созданы, — пробормотал я. — Ведь получается, что мы ищем одно и тоже.

Кажется, мне наконец удалось ее удивить.

— Ты хочешь понять, когда зародилось человечество, а я копаюсь в недрах отдаленных галактик, чтобы разобраться, как появилась Вселенная, а вследствие этого — жизнь, и узнать, существует ли эта самая жизнь где-нибудь еще, кроме нашей планеты, может быть, в каких-то иных, неизвестных нам формах. И наши действия — твои и мои — во многом схожи. Кто знает, возможно, ответы на наши вопросы связаны между собой.