Онлайн книга «Москва навсегда. О нелюбви и не только»
|
Двое суток они почти не выходили из Элиной комнаты, и только Золотарев бегал к метро, к продавцу узбеку, торговавшему курицей-гриль, да за шампанским. – У меня никогда не было так хорошо с женщинами, Эля, – откровенничал с ней Золотарев. А она нежилась в кровати в пеньюаре, черных шелковых чулочках, мурлыкала и покуривала ментоловые сигареты. – Ты такой неутомимый и такие ласки делаешь, немногие мужчины на такое способны, – отвечала Эля. – Вот только худенький, тебе бы поправиться килограммов на десять. Хотя это и хорошо, на мой живот своим пузом не давишь, – смеялась она и хитро раскосыми серыми глазами поглядывала на Золотарева. – А я тебе нравлюсь? – Да, конечно, у тебя отличная фигура! – У меня грудь маленькая, – жеманно мурлыкала Эля. – У меня 70 килограмм, уже давно вес не меняется. Я в 18 лет вытянулся, до 180, и не поправился. Как отец. Он тоже худой был. Уже после сорока стал поправляться. – А тебе сколько лет? – Мне двадцать три. – Жаль, такой молоденький, – отвечала Эля. – Почему жаль? – Мне уже тридцать пять. Пора заводить ребенка. Было бы тебе лет тридцать. Ну, хотя бы двадцать восемь, а 12 лет разницы – много. Ну, хватит болтать, иди ко мне, – она поманила его пальчиками обеих ног к себе. – Иди ко мне, мой ласковый… Золотарев, зажмурившись, вспоминал ее и думал о ней. «Нет, надо что-то делать. Наверное, надо жениться. И на ком?» Он вспомнил своего старшего дядю, дядю Сережу, отцовского брата. Он жил в Ульяновске и года четыре назад приезжал погостить в Томск. Была гулянка, где собрались многочисленные золотаревские родственники, они вышли с дядькой покурить. Дядя Сережа стал расспрашивать Золотарева. – Да, есть девушка, да, – отвечал второкурсник Золотарев. – Как ее звать? – Танька с экономичес… – Никогда не называй так женщин, – тут же оборвал его дядька. – Ну, ее же нет с нами, в лицо я ее только Таня называю. – Даже если ее нет, никогда так не называй, и даже про себя и самому себе. Только Таня. Всегда будь ласков и уважителен к женщинам, – поучал его дядька. – Понял. – Сколько ей лет? – Моя ровесница. – Нормально. Плюс-минус два-три года – это нормально. Даже лучше, когда женщина постарше, как у твоего отца или у меня. Вот у меня Люда на три года старше. Она мудрей, всегда советом подскажет. Но и ровесницы тоже, в общем, нормально. Смотри только за молодыми школьницами не бегай, проблем не оберешься, будешь ревновать, как наш дед бабку. И лучше землячку выбирай, а то видишь, куда меня Люда увезла. Жили в Томске, учились, а ей на Волгу снова приспичило. Увезет, женщина всегда увезет туда, где выросла, – густо улыбался сквозь усы дядя Сережа. – Тетя Оля же уехала в Москву и в Томск не собирается, – ответил Володя. – Ну, брат, тетя Оля у нас одна на сто тысяч такая женщина! Она уникальная! Ты ее в расчет не бери! – отвечал дядька о родной сестре. Поезд остановился, объявили Тюмень, Золотарев, как был в свитере и джинсах, надев новые, купленные перед приездом в Томск зимние модные ботинки, выскочил на перрон. Проводник, одетый по-сибирски на полную катушку: в дубленке и шапке-ушанке с завязанными на подбородке ушами, подмигнул Золотареву: – Гляди остудишься! – Ничего, я недолго, голову освежить. Он помахал руками, глянул на часы. Было четыре вечера. На перроне местные торгаши предлагали пирожки и пиво. Купив пару пирожков с картошкой, Золотарев задумался взять пива. «Я же водку решил не пить. Нет, не буду». Он с остывшей головой, освежившийся вернулся в вагон. А в вагоне прибыло народу. Прибавилось пять вахтовиков, шумных радостных мужиков, которые ехали домой на отдых, на Новый год, они галдели и радостно кричали, что, наконец, возвращаются в свои семьи. Двое из них разместились в плацкартном купе по соседству с Золотаревым. Один, невысокий, коренастый, черный, больше похожий на цыгана, чем на русского, с печальными черными глазами, расположился на верхней полке напротив Золотарева. Второй с нижней полки сразу же пропал в соседнем купе, где разместились остальные трое. «Чернявый, видать, у них за бригадира, – подумал Золотарев. – Сторонятся». – Саня, – первым представился чернобровый. – Володя. – Далеко едешь? – До Тайги, а там на электричке до Томска. Томск в аппендиксе находится от Транссиба. – Да слышал, а мы в Усолье-Сибирское. Усольчане, вахтовики. – Понятно, а у себя как с работой? – Плохо, пять лет мотаемся на вахту в Нефтеюганск. – А ваши, похоже, в карты играют? – сменил тему Золотарев. – Ну да, деньги мне отдали, вот и режутся в карты. – А ты что? – Я третий год не пью, вожу их деньги, чтобы не пропили, – махнул головой в сторону земляков в соседнем купе чернявый Саня. – Я тоже не пью, – похвалился Золотарев. – Бросил. – А ты что? Молодой же. Пока не женатый, что не выпить? Это потом женишься, детей заведешь, бросишь… – Саня как-то тоскливо замолчал. – А пока молодой-то, что не выпить. – Посмотрим, в Томск приеду, с друзьями, наверное, и выпью немного. Замолчали. Вечер загустел, за окном было темно, а вагон протоплен был основательно. Было жарко, Золотарев задремал, забыв расправить постель. Потушили большой свет. Внезапно он проснулся от сильного шума и веселого крика. Он поднял спросонья голову и вгляделся в проход. В проходе приплясывал и орал разухабистую песню здоровенный детина, вахтовик, лет тридцати-тридцати пяти. – А я Коля-Николай, а я вышел погулять! Эх мать, вашу мать, а я вышел погулять! А ты девица красна! Не бывала ты ясна! – приплясывал и орал во весь голос, детина. – Эх, ух, люблю двух! А я, Коля, люблю двух! Он внезапно прекратил песню и припляс. Засмеялся во все горло, а потом заговорил: – А эх, Саня, дай мне тысячу из моих денег! Душа просит! Слышишь, Саня! Золотарев глянул на своего соседа. Тот лежал на боку, подперев голову тыльной стороной большой, натруженной мужицкой ладони, и спокойно, без тени нервов смотрел на своего пьяного товарища. – Не дам, Коля, иди, ложись спать. Проспись, – ответил он. – Это мои, мать твою ити, деньги! Верни их мне! – взъярившись, закричал здоровенный детина Николай, так, что сонный Золотарев испугался за соседа Саню. – Верни, я сказал! – Не дам! – ответил Саня. – Ах ты ебтить! – детина замахнулся и попытался стукнуть своего товарища, но промахнулся. А тот в секунду соскочил на пол вагона, оказавшись на полторы головы ниже пьяного Николая, врезал ему в печень, а потом заломил руку за спину. |