Книга Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката, страница 31 – Шота Горгадзе

— Вас ждать?

— А?

— Приехали. Вас ждать?

— Нет, спасибо.

Я выхожу и иду к подъезду, на ходу запахивая пальто. Такси отъезжает.

Мои шаги отражаются от стен подъезда. Красивый подъезд. Хороший дом в престижном московском «старом центре». Откуда у Лены деньги на такую квартиру?

Я звоню в дверь.

Никто не отвечает. Звоню еще раз, долго и настойчиво.

Щелкает замок. Дверь открывается.

— Проходите… — говорит Гарри, и его коляска отъезжает назад, чтобы я мог войти. — Лена звонила по моей просьбе.

* * *

Мы сидим за большим круглым столом в гостиной, и только теперь, когда квартира пуста, я понимаю, насколько она большая. Антикварная мебель. Картины. Ковры. Настенные часы, гардины на окнах.

— Вы удивлены? — Гарри сидит, откинувшись на спинку своего кресла, и задает мне вопросы. Видимо, по его замыслу, я должен на них отвечать.

— У меня дома есть телевизионная приставка…

— Простите?

— В ней, среди прочих, есть канал американских боевиков. Круглосуточный. Я часто смотрю, чтобы уснуть. Знаете, что я заметил?

— Что?

— Чем дешевле фильм, тем многозначительнее диалоги.

— Ясно…

— Зачем я здесь, Гарри?

— За правдой…

— Какой?

— Я думал, правда всегда одна.

— Это не вы думали. Это вам сказали.

— То есть это не так?

— Правда и истина — разные вещи. Истина одна. И состоит она в том, что правд много.

— Адвокатская казуистика.

— Да. Хорошая квартира. Ваша подруга, должно быть, прекрасно зарабатывает, печенье, должно быть, нарасхват. Кстати, где она?

— Это — моя квартира. Точнее, фамильная собственность. Последнее время здесь живу я. Как вы, наверное, догадались, я пригласил вас сюда, чтобы побеседовать без свидетелей.

— Почему не позвонили сами?

— Вы бы пришли?

— Нет.

— Вот видите…

— Вижу. Не буду отрицать, ваша псевдореволюционная возня меня раздражает. Но вот я здесь, и я вас слушаю.

— Вы помните Сергея?

— Такого несдержанного парня, который мечтает изменить мир и начать не прочь с моей головы?

— Он тут ни при чем.

— При чем он ни при чем, Гарри?

— Это не он отправлял вам письма.

— Я знаю.

— Вот как… откуда?

— Рассказали.

Гарри смотрит куда-то сквозь меня.

— Кто?

— Один человек, который хотел напугать меня. До смерти. А умер сам. Так глупо получилось.

— Вам его жаль?

— Гарри, я сейчас повторю свой вопрос, а затем, если не получу вразумительного ответа, встану и уйду. Зачем я здесь?

Гарри пристально, не мигая, следит за мной.

— Вы скоро все узнаете, адвокат…

— Я и так узнал достаточно.

— Любопытно узнать, что именно…

— Я знаю, кто ты такой, Гарри.

Гарри кладет руки на стол.

— Даже так…

— Это — секрет, которого не спрячешь. Вы — обычный самовлюбленный говнюк, каких множество в этом городе. И если мне в тебе что-то и интересно, так это — понимаете ли вы это сами?

Выражение лица Гарри почти не меняется, он наблюдает за мной пристально, не сводя с меня глаз. Разве что бледнеет больше обычного.

— Он тоже думал, что знает меня… Всегда был, знаете… патриотом. Настоящим. Махровым. Что в школу, что в университет я всегда ездил на транспорте. Как все. Он был против того, чтобы я учился за границей. Я мог учиться где угодно, в лучших заведениях Европы, но он настоял, чтобы именно здесь, в России. Чтобы как все…

Если во мне еще оставался коньяк, то в этот момент он точно выветрился без остатка: нет ничего страшнее, чем внезапно обнаружить, что ваш собеседник — сумасшедший. Глаза Гарри смотрят сквозь меня, далеко в прошлое, и мне невольно хочется посторониться, убраться с дороги, чтобы не стоять на пути этого полного жгучей, едкой ненависти взгляда.

— Главное, чтобы как все. Но от всех не спрячешься… не спрячешься, нет…

Гарри улыбается, и мурашки бегут у меня по спине.

— Они узнали… все узнали… Меня выкрали… потребовали у него выкуп. Он мог… он все мог, уже тогда — все мог… но не стал, не дал ни копейки. Не из жадности, нет… Из принципа. Его нельзя было шантажировать. Только не его. Пусть все как у всех, но он не как все. И он оказался прав. Меня вернули. Сюда.

Гарри оглядывает квартиру так, как будто впервые здесь. Гарри втягивает воздух сквозь зубы, щурится. Лицо его бледнеет еще больше, становясь белым и прозрачным, как мрамор, оно выделяется на фоне уютной комнатной полутьмы своей неестественной траурной белизной: кажется, что сейчас Гарри терпит какую-то невыносимую, но давно уже вошедшую в привычку боль.

— Вот таким…

Гарри с силой бьет по колесам своей коляски.

— В этом кресле я впервые побывал за границей. Где мы с ним только не были с тех пор: Швейцария, Германия, Франция, Бельгия, Америка, Великобритания, мы объездили лучшие клиники мира, но было уже поздно. Пока меня лечили, умерла мама. Здесь, в этом доме. В его доме…

Гарри кладет руки на стол. Теперь он смотрит на меня.

— Плетнев сказал вам правду, адвокат. Он не должен был вас убивать, он должен был вас лишь напугать.

Если я скажу вам, что не удивился, услышав эти слова, вы вправе мне не верить. Тем не менее это — правда; но я не удивился не потому, что произошедшее не было удивительным, просто у меня не было времени на удивление. Гарри улыбается, достает из кармана коляски и кладет на стол маленький пульт с одной-единственной кнопкой по центру.

Придурок что, заминировал кресло? Черт возьми. Заминировал. Кресло. Меня вдруг разбирает смех. И не просто смех, а прямо-таки гомерический хохот. До слез. Гарри терпеливо ждет, пока, отсмеявшись и утерев слезы, я, наконец, успокоюсь.

— Вам страшно, адвокат?

Я молчу и улыбаюсь.

Гарри кивает, отталкивается от стола, старая коляска скрипит, подаваясь назад. Бьюсь об заклад, этот скрип дорог засранцу. А как иначе, ведь это скрипит сама судьба, его вся такая разнесчастная, изуродованная судьба, и ни за какие коврижки он не променяет это свое старое кресло на новое, с электромотором, встроенным монитором и подогревом задницы.

Только в этом, старом и раздолбанном, он — герой и страдалец. Пересядь он в новое, и все: нет больше Гарри, мстителя, антикапиталиста, борца против денег, а есть лишь жалкий конформист, принявший условия игры. Ничто эгоисты не любят так, как мученичество.