Книга Про девушку, которая была бабушкой, страница 64 – Наталья Нестерова

– Но хороший человек?

– Точно!

– Вы очень добры.

– Да ни капельки! Нечего мне всякое приписывать! А то скажут вы такая добрая и щедрая! И приходится соответствовать, последнюю рубаху с себя снимать.

– Лучше, если скажут злая и жадная?

– Тогда есть шанс поразить, произвести благоприятное впечатление.

– У Дани, вашего сына, вероятно, имеется отец?

– Физик средней руки. Я его очень любила, по-настоящему. Он нас бросил, когда Даньке было четыре годика. Обрюхатил, как выразилась Лена Афанасьева, дочь замминистра мелиорации, переехал в высотку на площади Восстания. Я была только трамплином. Сергей ни разу не пришел к сыну, не позвонил, не прислал подарка на день рождения. Да это и к лучшему. Когда отрезают, больно, когда заживет, понимаешь, как хорошо, что отрезали. Мы с Сергеем встретились. Я была в своем нынешнем омоложенном состоянии. Сидела в кафе, ела пирожные, он подсел за мой столик, стал передо мной хвост распускать, павлин щипаный. Я ему нахамила. Отомстила мелко, подло и жестоко. Сожалею об этом.

Понятно, что Женю интересовала моя дальнейшая женская судьба, и лучше сразу внести ясность. Я ведь говорила, что по лености души не жалую недомолвки, секреты и тайны.

Следующую фразу я проговорила быстро в одно предложение:

– После развода у меня было два любовных романа, одна половая дружба, скоро дождь пойдет, не исключено, что я сейчас девственница, не идти же к врачу спрашивать.

Женя крякнул, моргнул, словно еще раз мысленно повторил мою тираду, и спросил:

– Дождь пойдет, потому что у вас ноют старческие суставы?

– Нет, оглянись, наползает черная туча. Надо собираться.

Когда мы проезжали по деревенской улице, Женя притормозил около нашего участка, посмотрел на меня, я кивнула, он остановил машину, я вышла.

Сбросив груз вранья, поняв, что меня больше не пугают призраки прошлого, я чувствовала облегчение, свободу. Но мне было страшно. Возможно, из-за сменившейся погоды. Небо сплошь затянуло тучами разных оттенков серого цвета. Изменилось освещение – с приглушенно-яркого от солнца за облаками до темного, пасмурного, как в преддверии пещеры. Поднявшийся ветер колыхал траву, в ее плавных наклонах было что-то тревожное, наводящее на мысль о безмолвном пророчестве немого жестикулирующего пророка. Глупый иррациональный женский страх: сейчас-то все прекрасно, значит, потом будет ужасно.

Чехов писал про погоду на Сахалине, что там она безотрадная, со свинцовыми облаками, тянется изо дня в день и располагает к угнетающим мыслям и унылому пьянству. Московское лето 2017 года стало копией сахалинского.

Женя подошел ко мне сзади и обнял, скрестив руки на моем животе под грудью. Я с благодарностью прислонилась к нему – как к последней защите. Пусть мне некуда отступать, зато я приму удары судьбы под защитой дорогого человека. И это лето самое прекрасное в моей жизни!

Женя не торопился обсуждать со мной вновь открывшиеся обстоятельства. Все-таки каждый, самый милый и спокойный мужчина не лишен качеств изверга. По дороге в Москву мы опять наслаждались музыкой.

5

Прослушали партию Бориса Годунова в последовательном исполнении выдающихся басов: Шаляпина, Батурина, Ведерникова и Абдразакова. Потом пришла очередь бельканто. Беверли Силс, Монсеррат Кабалье, Мария Калас, Галина Вишневская, Анна Нетребко по очереди пели одну из самых трудных в репертуаре сопрано арий из оперы Беллини «Норма». Мне никогда не приходило в голову сделать такие подборки. С первого прослушивания я не могу уловить всех нюансов в исполнениях, мне нужно повторно, несколько раз их прокручивать. Мысль записать череду исполнителей одной и той же партии могла прийти в голову только завзятому меломану. Чего еще я не знаю про Женю?

– Мы с тобой поговорим? – спросила я его.

– Конечно.

– Сейчас мешает сложная дорожная обстановка? Дождь, мокрый асфальт?

– Вроде того. Поставить что-нибудь легкое: инструментальную музыку или русские романсы?

– Что угодно, кроме похоронного марша. Пусть будут романсы, только не цыганские.

Вот я всегда так: на все легко соглашаюсь, а потом оказывается, что выйдет по-моему.

По Новорижскому шоссе мы пересекли МКАД, въехали на проспект Жукова, потом на Звенигородское шоссе, на улицу Красная Пресня. Топографически путь мне был известен, зрительно – совершенно нов. Только когда повернули на Садовое кольцо, а с него на Краснопрудную, пошли знакомые места – тут я ездила на общественном транспорте и на такси, глазела в окна. До моего дома оставалось совсем чуть-чуть. Разговор переносится на завтра или вовсе на неопределенное будущее?

Женя припарковал машину на стоянке у длинного дома на Русаковской улице. Этот дом мне всегда напоминал небоскреб, который устал и лег на бок отдохнуть. Прямо перед нами были супермаркет астрономических цен, большой магазин электроники, кафе, отделения банков и еще торговые точки по мелочи. За спиной – перекресток с Маленковской улицей, по ней до моего дома метров пятьсот.

Женя выключил музыку, но говорить не торопился. Его манера держать паузы подчас вызывает у меня желание дикой выходки. Ущипнуть его, например.

– Проще было бы сразу к выводам, – сказал Женя, – но правильнее будет рассказать о себе…

– «Я сам собой ну просто жутко недоволен. / Живу сумбурно, трачу жизнь на ерунду. / Я мягкотел, слабохарактерен, безволен…»

– Что? – удивился Женя.

– Строки из песни Тимура Шаова. Не обращай внимания! Извини, что перебила, продолжай, пожалуйста!

– А как там дальше?

– «Я раздражителен, забывчив и небрежен. / Лабильна психика. Сомнительна мораль. / В быту капризен и физически изнежен, / Аж прямо в зеркале себя бывает жаль».

– Ого! Вы так меня воспринимаете?

– Нет, конечно! Эти стихи – самоирония, художественный прием. Шаов – талантливый пересмешник, сей дар очень редок. Я, вероятно, неудачно хотела тебя поддержать. Потому что ты не похож на самодовольного человека, обожающего рассказывать о себе, кокетливо признаваться в недостатках и намекать на многочисленные достоинства. Я так нервничаю, что не могу держать рот на замке.

– Тогда буду краток. Надо признать, что я всегда был трусоват. И даже не в том смысле, что боялся кому-то доставить боль, а чтобы мне ее не доставили. Пусть не боль, а некое эмоциональное неудобство. Есть люди, которые умеют любую дверь открывать ногой Я не из их числа. Вдруг за этой дверью мне скажут, что я осел, прохвост, дурак и ничтожество, пошел вон! Ну скажут! Пожми плечами, отряхнись и ломись в следующую дверь. Не могу. С другой стороны, в качестве оправдания, я уж не совсем кисель и размазня. Однажды врезал по морде начальнику. За дело, конечно, Мне грозил офицерский суд, разжалование, увольнение. Обошлось.