Онлайн книга «Свои»
|
Есть ли память у этой благородной светлости? Может быть, все встреченные краски и события она хранит, как флешка? Прикладываю черпало к уху, накрыв целиком, и слушаю шум, наверное, собственной крови, но хочется раствориться в нем, представляя, что это торжественный церковный хор, или плач полярной метели, или рев толпы на площади, или летает над Замоскворечьем отзвук сирены, сливаясь с нарастающим гулом «юнкерсов»… Или это родные, знакомые и незнакомые голоса зовут друг друга в потустороннем радиоэфире. Внешняя сторона черпала с узором колокольчика «гусиное горлышко» сама как нераскрывшийся ранний бутон – возможно, лилии, или купол собора, или неуязвимая каска солдата будущего. Хорошо, вернувшись в дом, приложить серебряную милость к разгоряченному лбу и держать, не шевеля, отдавая по капле уличное солнце. Хорошо, когда (так, как прямо сейчас) пишешь от руки за чистым столом – таинственная трапеза, каждое новое предложение все полнее насыщает сердце. Бабушка стукнула меня ложкой по лбу. Слегка, не больно, а обидно, сырой большой шлепок. И добавила важно, осудив пристальным светло-серым взглядом: – Ум с дыркой и посвистывает… За дело стукнула – передразнил какое-то ее слово. Родители смутились, но перечить не стали. – Не кривляйся, ешь нормально, – сказала мама неуверенно. Анна Алексеевна была строгая, деревенская. Приезжая к нам, вела себя по-хозяйски требовательно и сразу заграбастывала самую большую ложку и самую мягкую подушку. Обычно я не дразнился, а восхищался ее нравом, речью, говором. Костистая и скуластая. Любила тревожиться: «Ой, че это?» Всю жизнь трудилась и родила моего папу в поселке Труд на Вятке. Пахала с подругами, впрягшись в плуг, когда мой дед Иван Иванович Шаргунов со своим штрафным батальоном уходил в последний бой под Ленинградом. Любила закусывать курицу шоколадной конфетой и энергично составляла письма всем своим близким с кучей ошибок (два класса образования), но с обязательной, веселой и грамотной концовкой: «Жду ответа, как соловей лета!» – Че-то опитала, – сообщала, если чувствовала жажду. – Садись исть, – звала ко столу. Подойдя к телефону, мрачно молчала в трубку и потом выдавала скороговоркой: – Чаво надо-то? Говорила, что ее отец, Алексей Акимович Рычков, заядлый рыбак, воевавший с германцами, смастерил себе деревянную ложку, вытесал и выдолбил из молодой осинки… А для жены, Лукерьи Феофилактовны, – из березки… – То была шевырка! – Что это, бабушка? – По-нашему ложка. – А сейчас у тебя не шевырка? – Не, это ваша, городская. Ели в деревне из одной миски, зато у каждого ложка была своя, и, поев, каждый заворачивал ее в тряпицу. Есть сообща она приучила детей и пыталась в Москве убедить взрослого сына, невестку и внука, что так проще и лучше. – Опять че не поделили? – с иронией превосходства оглядывала разложенные по столу тарелки. – Анна Алексеевна, у всех свои порядки, – возражала моя мама. – Конечно, конечно, – окая, откликалась бабушка. Раз в дачном лесу, увидав, как я обрываю и обсасываю веточки елки, она засмеялась неожиданно молодым, звонким смехом: – Весь в мужа мого. Он, Иван-то, тож любил таку бяку. Пойдем по грибы, сам встанет и колючки в рот сует. Я ему: «Может, тобе ежа запечь?» – и она продолжила, уже не смеясь, но не в силах противиться приливу прошлого: – Вот кто красавец писаный был, очи голубые, здоровенный, девки за ним бегают, а ему дела нет. Однолюб. Работяший был мужчина… Ох какие печи ложил! Партейный, а все праздники блюл, какие есть у це́рквы… – Как это блюл? – Мене не трогал. Рано тебе ишо знать. Помню, когда полетел вместе с велосипедом, она приложила к ободранной кровоточащей коленке свежий, в салатовых прожилках прохладный подорожник, который в народе называют ложкой, сразу прилипший и потемневший. Помню, как совсем древняя, сломав шейку бедра, призывает смерть на свою седую голову. – Я ее, как с ложки, сразу же сглотну… Наверное, в тот момент ей представлялась чудо-ложка, доверху полная достаточной порцией смерти. Горькой, сладкой, безвкусной? Какого цвета смерть? Перед смертью ее кожа так истончилась и натянулась, что на подушке лежал почти череп с глубокими глазницами, в которых плескалась серебристая тайна. Прощаясь в храме, я поцеловал бабушку в лоб, вдруг что-то вспомнил и, тихо заплакав, запоздало попросил прощения. Было дачное утро, был я мал, и у меня болело горло. Бабушка дала мне натощак густое подсолнечное масло; медленно подплыла ложкой, как лодкой, к широко открытому рту. – Ам! Ам! – наставляла она. – Ты его жевай! Знай себе жевай да помалкивай! А я на часы гляжу… Ты давай его жамкай, так оно белое станет вроде молока. Послушно надув щеки, удерживая горьковатую жижу во рту и непрестанно взбивая челюстями, я отправился на воздух. – Эй, мальчик! Большой мужик в телогрейке привалился плечом к калитке и петлял по нашему саду заплывшим глазом. – Э, открой, что скажу… Я отрицательно мотнул головой. – Пральна всё делаешь… Не хрен никому открывать. Слышь, ты такое кино смотрел – «Тихий Дон»? – Уу, – подтвердил я. – А я и книгу читал! Всю жизнь… – он отвернулся, гулко выругался в крапивную канаву и опять нахлынул измятым лицом в просветы. – Всю жизнь читаю. Мы ж с Дона приехали… Понял, нет? Да ладно, кому я излагаю? Ты книгу хоть знаешь такую, а? «Тихий Дон». Я снова кивнул. – Смотри-ка, дельный малый. Врешь поди. А ты ее читал? – Уу, – я помотал головой. – Во, честный! Молоток! Иди ко мне, руку пожму, не бойся, не оторву. Ты читать-то умеешь? – Уу, – положительный кивок. – Молоток! Я вот дядя Сева… А тебя как звать? Ты чего молчишь? Ты чего, борзый, что ль? – Он тряхнул калитку, отчего загремел почтовый ящик, но тут же опомнился от догадки: – А! Немой! Так бы сразу и сказал! Немой… Бедолага… Да ладно те, кончай мычать! Я приоткрыл рот и пытался, удержав и не проглотив масло, назвать свое имя. – Да не мычи ты! Не рви душу! – Он отлепился от забора, взывая к придорожным никлым кустам и холодному небу: – Дитё страдает… А мы всё со своей ерундистикой… А у них дитё страдает… Его голос шатко удалялся по дороге. Под ударами сапогов плескались лужи. Масло белесо запенилось в траве. Этот мужик сгорел вместе с не догоревшим ранее домом через несколько лет в конце августа. |