Книга Черепахи — и нет им конца, страница 38 – Джон Грин

Мы остановились на светофоре, и, когда загорелся зеленый, я слишком сильно надавила на педаль газа. Щеки горели, но я не могла сказать, расплачусь сейчас или закричу. Дейзи продолжала:

– Но ты же понимаешь, о чем я. Вот скажи, как зовут моих родителей?

Я не ответила, потому что не знала. Сделала глубокий вдох, стараясь загнать сердцебиение поглубже в грудь. Дейзи напрасно рассказывала, какое я дерьмо. Это мне и так известно.

– А где они работают? Когда ты последний раз была у меня в гостях? Пять лет назад? Мы же лучшие подруги, Холмси, а ты даже не знаешь, есть ли у меня дома животные. Ты понятия не имеешь, каково мне, и ты такая, скажем, патологически нелюбопытная, что даже не знаешь, чего ты не знаешь.

– У тебя есть кот, – прошептала я.

– Ты даже не догадываешься. Для тебя все так просто. Ты думаешь, вы с мамой бедные, но у вас есть хоть какие-то средства. У тебя машина и ноутбук, и все такое, и ты воспринимаешь это как должное. Для тебя нормально жить в доме, в собственной комнате, с мамой, которая помогает делать домашку. Ты не чувствуешь себя особенной, но у тебя есть все. Ты не знаешь, каково приходится мне, и не спрашиваешь. А я живу в одной комнате с надоедливой восьмилетней сестрой, чье имя для тебя загадка. И вот ты обвиняешь меня в том, что я купила машину, а не отложила все на колледж. Но ты ничего не знаешь! Хочешь, чтобы я была какой-то самоотверженной, правильной героиней, которая слишком хороша для денег. Чушь, Холмси! Бедность не прибавит тебе чистоты душевной или хрен знает чего еще. Бедным быть плохо. Ты не знаешь, как я живу. И не потрудилась выяснить, так что не тебе меня судить.

– Ее зовут Елена, – тихо произнесла я.

– Ты думаешь, что тебе тяжело, и я уверена, изнутри для тебя все так и есть, но… ты не замечаешь, потому что привилегии для тебя – как воздух. Я думала, когда у меня появятся деньги, мы станем равными. Я всегда старалась не отставать от тебя, печатать в телефоне с той же скоростью, что и ты на компьютере. Я думала, так мы сблизимся, но просто поняла, что ты избалованная, типа того. Все эти вещи были у тебя всегда, и ты даже не знаешь, как они облегчают жизнь, потому что никогда не думаешь, как живут другие.

Меня тошнило. Мы выехали на шоссе. Мысли неслись галопом – я ненавидела себя, Дейзи, думала, что она права и не права, думала, что я сама виновата и не виновата.

– Считаешь, мне легко живется?

– Я не в том смысле…

Я повернулась к ней.

– ЗАМОЛЧИ! Господи, ты десять лет не закрываешь рот. Извини, что тебе не весело со мной, потому что я слишком застряла в своих мыслях, но представь, каково это – на самом деле в них застрять, безвыходно, без надежды на передышку. Я так живу. Если пользоваться метким выражением Майкла, представь, что ты всегда ешь только горчицу, ты увязла в ней НАВСЕГДА, и если ты ненавидишь меня так сильно, тогда перестань просить меня…

– ХОЛМСИ! – закричала она, но поздно.

Я увидела только, что жму на газ, когда остальные машины сбавляют скорость. Я не успела затормозить, и мы врезались в джип. Кто-то с грохотом въехал в нас сзади. Визг шин, гудки, еще одно столкновение, на сей раз – послабее. И тишина.

Я пыталась отдышаться и не могла. Каждый вдох причинял мне боль.

Я выругалась, но получился только стон. Хотела открыть дверь и заметила, что до сих пор пристегнута. Я повернулась к Дейзи.

– Ты цела? – закричала она.

Я только теперь осознала, что с каждым выдохом у меня вырывается стон. В ушах звенело.

– Да. А ты нормально?

От боли кружилась голова, в глазах начало темнеть.

– Кажется, да, – ответила Дейзи.

Мир сжался, превратившись в тоннель. Я задыхалась.

– Оставайся в машине, Холмси. Ты ранена. Где телефон? Надо набрать девять-один-один.

Телефон! Я расстегнула ремень, толкнула дверь. Попробовала встать, но боль усадила меня обратно. Проклятье. Гарольд! Женщина в деловом костюме присела передо мной и велела не двигаться, но я должна была выйти! Поднялась, на минуту боль меня ослепила, но черные точки наконец разлетелись в стороны, и я смогла увидеть, что с ним стало.

Гарольда помяли и спереди, и сзади – он стал похож на запись сейсмографа. Только салон остался целым.

Гарольд никогда не подводил меня, даже сейчас, когда я его не уберегла.

Опираясь на Гарольда, я заковыляла к багажнику. Его крышку смяло, и я принялась колотить по ней кулаками, крича с каждым выдохом: «Черт, о боже, о боже! Он разбился! Разбился!»

– Ты смеешься, что ли? – спросила Дейзи. – Расстроилась из-за такой ерунды? Холмси, это машина! Мы чуть не погибли, а ты волнуешься из-за своей машины?

Я била по багажнику, пока у Гарольда не отвалился номерной знак, но открыть крышку так и не смогла.

– Ты плачешь из-за машины?

Я видела защелку. Поддеть ее было нечем, а когда я пыталась тянуть крышку вверх, ребра болели до темноты в глазах. И все-таки я приоткрыла багажник настолько, что смогла просунуть туда руку. Пошарила внутри, нашла папин телефон. Экран треснул.

Я зажала кнопку включения, разбитое стекло ветвилось трещинами, под которыми появилась только облачная серость. Я дошла до передней двери, плюхнулась на водительское сиденье и положила голову на руль.

Я знала, что у всех фотографий есть копии, ничего на самом деле не потерялось. Но это был папин телефон, понимаете? Он его держал, говорил в него. Им он фотографировал меня.

Я гладила пальцем разбитое стекло и рыдала, пока не почувствовала, что кто-то положил руку мне на плечо.

– Меня зовут Франклин. Ты попала в аварию. Я пожарный. Постарайся не двигаться, «Скорая» уже едет. Как тебя зовут?

– Аза. Я не ранена.

– Просто держись за меня, Аза. Знаешь, какой сегодня день?

– Папин телефон. Его телефон и…

– А машина тоже его? Ты боишься, что он будет тебя ругать? Аза, я давно уже на этой работе. Обещаю, папа не рассердится. Он будет рад, что ты не пострадала.

Я чувствовала себя так, точно меня разрывали изнутри. Сверхновые мои «Я» взрывались и коллапсировали одновременно. Плакать было больно, но я так давно не плакала, да и не хотела останавливаться.

– Где болит? – спросил мужчина.

Я показала на правый бок. Подошла какая-то женщина, и они стали решать, нужно ли зафиксировать меня в лежачем положении. Я попыталась сказать, что у меня кружится голова, а потом ощутила, что падаю, хотя падать было некуда.

Я очнулась, глядя в потолок машины «Скорой помощи». Меня пристегнули ремнями к доске, и какой-то человек держал на моем лице кислородную маску. Вдалеке выли сирены, в ушах по-прежнему звенело. Потом я снова упала, полетела вниз, вниз, и очнулась на больничной койке в коридоре. Надо мной склонилась мама, с ее красных глаз капала тушь.