Книга Здесь и сейчас, страница 39 – Лидия Ульянова

– Хочет, чтобы ты тут не орал, наверно. Сам ты ненормальный. Видишь, она рукой машет, чтобы ты валил по-быстрому.

Не выразив никакой благодарности, не взглянув на меня, трое удалились. Между прочим, именно туда, куда я и советовала. Они удалились, а я осталась сидеть с раскрытым ртом.

– Гюнтер, я внятно изъясняюсь? – уточнила я на всякий случай у визави.

– Вполне, – подтвердил мой патрон. – Только как ты их поняла? Откуда узнала, что им нужно?

– Гюнтер, – в моем голосе звучала укоризна, – это же понятно, что они искали «Медиа-март». Только там скидка на телевизоры. Сам знаешь, наш город – чемпион страны по скидкам, к нам на распродажи едут через полстраны.

– Да, политика нашей земли Бремен… – Гюнтер бросился было с увлечением рассуждать об особенностях товарооборота в нашей местности, но тут же сбился: – Стоп-стоп, Таня. Я повторяю свой вопрос: как ты их поняла?

Я легкомысленно пожала плечами:

– Я же не глухая, Гюнтер.

– Я тоже не глухой, как ты знаешь. Но я ни черта не понял. Таня, они говорили не по-немецки.

Он что, шутит? Какая-то это глупая и несмешная шутка.

– По-китайски? – язвительно уточнила я и даже засмеялась.

Но только Гюнтер не поддержал моего веселья:

– Да нет, непохоже, чтобы по-китайски. Ты ведь знаешь, что наш город – большой порт, и я живу тут с рождения. Я на слух могу определить множество языков. Они говорили по-русски. Должно быть, они русские моряки с теплохода в порту.

Если бы я не сидела, то свалилась бы на пол. Я прямо почувствовала, как стали ватными ноги, как мгновенно пересохло во рту. Неужели я докатилась до галлюцинаций?

– Ты побледнела, Таня. Что-то случилось? – Словно сквозь слой ваты до меня донесся знакомый голос. Голос Гюнтера. Может быть, еще не все потеряно?

– Гюнтер, миленький, ты не шутишь? Скажи мне, как все было? Они говорили по-русски, и я им по-русски ответила, да?

– Нет. Ты им ответила по-немецки. Сказала, что нужно идти этажом ниже…

– По-немецки? Ты точно помнишь?

Но я ведь прекрасно поняла все, о чем они говорили. И я никогда не учила русского. Во всяком случае, в этой жизни.

Мне необходимо было срочно проверить. Что проверить? А почем я знаю! Но необходимо было. Я бросила за столом озабоченного Гюнтера и бегом понеслась в ту сторону, где скрылись трое русских.

Я нашла их в «Медиа-марте» любовавшимися на жидкокристаллические экраны телевизоров. Они негромко переговаривались между собой, но слов издали я разобрать не могла. Я подкралась поближе, по соседнему ряду, прислушалась.

– Смотри, смотри. Вон та ненормальная. Ребята, она за нами следит, не кажется?

– Дура. Может, она думает, что мы воровать будем?

– Ага! Размечталась! Думает, она нас за руку схватит, и ей медаль дадут?

– Валера, а может, у тебя с ней что-то было?

– Больные совсем? Я своих помню. И немки – не мое хобби, страшные все. И она старая…

Бравый моряк Валера критически окинул меня взглядом. Его товарищи были более благосклонны и принялись противно мне улыбаться, а один даже помахал мне ручкой.

Заклейменная старой и страшной – я снова прекрасно их поняла, – я тихонько отползла в отдел холодильников, привалилась к холодному блестящему боку новенького «Bosh» и закрыла глаза.

Главное – не забывать, что у меня есть сын. Взять себя в руки и держаться. Никому ничего не рассказывать.

Постояв так, собравшись с мыслями, я вернулась к Гюнтеру. Гюнтер ждал.

– Ну что? – В свой вопрос он вложил богатый смысл.

– То самое, – глубокомысленно ответила я. – Они обозвали меня старой и страшной дурой.

– Может, ты их неправильно поняла? – с сомнением уточнил Гюнтер. В контексте происходящего вопрос звучал издевкой.

– Очень даже правильно, не сомневайся. Все немки страшные, а я еще и старая дура. Знаешь, где-то они правы.

– Перестань, Таня. Они все мафиози, эти русские. Слушай, а может, это неплохо? Ты, оказывается, знаешь язык, это надо использовать как-то.

– Что за глупости, Гюнтер! Я не могу на этом языке двух слов связать, я никогда на нем не разговаривала. Это все чушь.

– Нет, Таня, почему ты не научишься широко мыслить? – Он произнес это с огорчением. – В языке понимать – это самое главное. А ты понимаешь. Тебе просто практика нужна, чтобы заговорить. Слушай, у Вейлы есть приятельница, а у той другая приятельница, так она русская. По их словам, она довольно порядочная, работает переводчицей на верфи. Хочешь, Вейла договорится, чтобы она с тобой позанималась? Думаю, что это не будет стоить дорого.

С одной стороны, идея была нелепая, а с другой…

– Знаешь, а хочу. Если Вейле не будет очень сложно.

– Вот и молодец. На верфи, я слышал, работает много русскоязычных немцев. Может быть, ты сможешь устроиться туда на работу.

– Ты увольняешь меня? – Я не хотела верить услышанному. – Я больше не устраиваю тебя как специалист?

Гюнтер протянул через стол руку и накрыл ладонью мои трясущиеся пальцы.

– Руки холодные, – сообщил он. – Я не хотел говорить, но времена сейчас слишком тяжелые для книжного магазина. Сама знаешь, кризис. Я еле свожу концы с концами, а мои дети не интересуются магазином. Русские хорошо платят.

– Но ты же их не любишь, называешь мафией.

– Да, мафия. Русские и американцы, от них весь вред. Американцы инициировали кризис, за который все мы должны расплачиваться. Русские сидят на нефти и газе. Но мафия всегда хорошо платит. Да и какая разница тебе, ты же не разделяешь мою точку зрения? Ладно, не волнуйся, все образуется. Мы еще побарахтаемся. А языком ты все же займись, советую.

Выходные мы с Оливером провели плодотворно.

Должна признать, что после исчезновения ночных видений мой дом подзарос грязью, поэтому на выходные была назначена генеральная уборка.

Из дома мы, влекомые уборочным азартом, переместились на улицу. Я готовила к зиме розы, Оливер сгребал опавшую листву.

Орудуя секатором, я выстраивала в голове башни – одна другой кренделявистей и витиеватее – и архитектура эта была призвана сообщить доктору Амелунгу о моих открывшихся способностях. Странное дело, но я абсолютно не думала о том, как примусь рассказывать об этом профессору Шульцу. Как-нибудь. В мыслительном запале я чуть было не срезала под корень все растения, но была остановлена бдительным сыном:

– Мам, что-то ты сильно срезаешь, – отрезвил меня Оли, – или решила избавиться от роз?

Пришлось признаться, что я и вправду погорячилась.

Сидя на корточках над изуродованными кустиками и размышляя, как быть – обкромсать оставшиеся для симметрии или же пожалеть, – я не заметила, когда у дома остановилась полицейская машина. Слышала, как кто-то подъехал, как хлопнула дверца, но очнулась, только услыхав откуда-то сверху знакомый голос.