Онлайн книга «Простить нельзя помиловать (сборник)»
|
– Отлично? – повторил Костальский с недоверием. – В одной комнате? Или у вас… – Нет, одна, – подтвердила она таким беззаботным тоном, будто речь шла об одной вилле. – И вы туда всех впихнуть собрались? С ума сойти… Я, кажется, догадываюсь, какая сказка в детстве была вашей любимой… – И совсем даже не «Теремок»! – У нее чуть заметно дрогнули тонкие губы. – «Русалочка». На этом слове его сердце вновь провалилось в воспоминание о прошлом, но Игорь Андреевич смолчал. – Причем, скорее наш фильм, чем оригинал Андерсена. – Почему? – тупо спросил Костальский. Он не помнил ни ту, ни другую версию. У него когда-то была своя Русалочка… Лиля засмеялась: – Сразу видно, что вы в свое время не рыдали над этой историей, как мы с сестрой. Той Русалочке каждый шаг давался с болью. Потому что это не просто – научиться ходить, если от природы тебе дан хвост… Поднявшись в ортопедию, Игорь Андреевич подошел к дежурной медсестре: – Дина Шувалова забыла забрать выписку. Насколько я знаю, она собиралась пожить у Лилиты Винтерголлер… Найдите мне ее адрес, я завезу по дороге домой. – Сейчас, Игорь Андреевич, – отозвалась Маша удивленно. – Я запишу вам. – Уж будьте любезны, – он насмешливо подмигнул и подумал, что как раз этого делать не следовало. Про него и так черт-те что болтают… Интересно, почему? Уже направившись в соседнее отделение, Костальский спохватился и крикнул сестре: – Я буду в травме! Она кивнула. Всем казалось вполне нормальным, что он разрывается на два отделения. Если не он, то кто же?! Усмехнувшись, Игорь Андреевич стиснул лежавшую в кармане ручку и зашел в девятую палату. Как он и надеялся, Босяков, один изо всех, не спал. Сидел на кровати, сгорбившись, и разглядывал свои желтые, лопатами, ногти. Морда испитая, небритая, татуировки даже на шее… – Завтра вас выписывают, – проговорил Игорь Андреевич тем ровным тоном, каким всегда обращался к этому больному. – У вас есть кому позвонить? Лучше бы приехали на машине. С вашей ногой трудно будет спуститься в метро. Тот откашлялся с туберкулезным надрывом: – Доктор, я это… – Вас заберут? – Ну, само собой. Я братану звякну. – Хорошо. Выписку заберете у дежурной сестры, я завтра отдыхаю. – Лады. Это… Доктор! Костальский обернулся в дверях: – Ну, что еще? Стрельнув глазами по сторонам, Босяков понизил голос: – Доктор, а ведь я ж вас узнал… «Сволочь! – чуть не взвыл Костальский. – Еще смеет заводить со мной разговоры!» Он вышел, неосторожно стукнув дверью, но Босяков выскочил за ним следом, неловко подтаскивая больную ногу. – Доктор, я ж это… Простите вы меня, Христа ради! Остановившись, Игорь Андреевич повернулся к нему не сразу: «А вдруг он ухмыляется?» Потом решился и увидел, что Босяков весь затрясся от беззвучного плача. – Гадом буду, не признал сначала-то… Все мозгами ворочал: где этого доктора видал? А этой ночью как шарахнуло! Я прям бежать хотел к вам, да не решился, ага… Христа ради, доктор! Вы ж меня еще и лечили… Святой вы человек, вот – святой! Я таких в жизни своей не видал… Я за вас сотню свечей поставлю, как на волю выйду! Вот насколько денег хватит… Чтобы удержать слезы, которые сейчас были совсем ни к чему, Игорь Андреевич так свел брови, что аж заломило во лбу: – Лучше за нее поставь. За упокой ее души. – Вечно за вас буду Бога молить, доктор! И за душу невинно загубленную тоже! Босяков кричал еще что-то, но Костальский больше не мог слушать, хотя сейчас уже не чувствовал ни ненависти, ни желания отомстить. Поутихшие за эти недели, они были запечатаны, как сургучом, этим воплем: «Христа ради!» Кончено. Не забыто, но кончено. Наспех посмотрев в окно, он вдруг опять увидел Надю, провожавшую кого-то на пороге роддома. Молодые родители с легоньким белоснежным свертком, опутанным розовой лентой, уже садились в машину, а Надежда Владимировна с розами в руках махала им вслед и кричала что-то, красиво, белозубо смеясь. Клен возле крыльца уже примерял любимые Надины цвета – желтый и красный. Ее время наступало… Достав телефон, Костальский набрал один из немногих запрограммированных номеров: – Кого родила? Она завертела головой, отыскивая его, пришлось махнуть ей рукой. Заметив его в окне, Надя почему-то засмеялась: – Девочку! Как мне и хотелось! «Ей хотелось!» – Игорь Андреевич усмехнулся этому почти детскому капризу. – На этот раз даже УЗИ не оплошало, как ни странно… Это Селиверстова родила, моя ровесница, между прочим! Помнишь, всю беременность у меня на сохранении лежала? Я тебе рассказывала… Кровила не переставая, но все время твердила, что все будет хорошо. Костальскому припомнилось, хотя он редко смотрел телевизор – постоянно включенный в доме, но совершенно его не интересующий. – Фильм такой был. Некоторые люди запоминают фильмы на всю жизнь. – А ты – нет? Он покачал головой, хотя Надя не могла этого разглядеть: – Я – нет. У меня не случилось в жизни одного-единственного любимого фильма. – А может, твой фильм еще впереди? – Поздновато мне становиться киногероем… И вдруг он увидел свое отражение в стекле, которого на самом деле не было: каштановая шевелюра, лишенная седины – на удивление, крупный нос, подвижный рот, в рисунке которого нет ничего старческого… Почему – поздновато? У нее слегка изменился голос: – Глупый. Ты даже не понимаешь, какой же ты глупый… – Это тоже звучит репликой из какого-то фильма, – усмехнулся Костальский, все еще пытаясь защититься от того непрошеного волнения, что ожило в груди. Надежда храбро шагнула дальше: – А что, если я уже начала входить в роль? – Намекаешь, что не отказалась бы выступить со мной в дуэте? И увидел, как она переложила трубку в другую руку. Так Надя делала, когда начинала нервничать. Не дав ей ответить, он быстро спросил: – А как же твой муж? – А как же я сама? Как же мы с тобой? Если ты, конечно, говоришь о нас с тобой… Ты ведь… – Стой там! – перебил Игорь. – Ты меня слышишь? Никуда не уходи. Я иду. Поравнявшись с Машей, протягивающей ему записанный адрес, Игорь Андреевич сунул его в карман, и только на лестнице, так и не прочитав, скомкал листок, мысленно пообещав: «В следующей жизни…» |