Онлайн книга «Эрхегорд. 2. Старая дорога»
|
– Да. – Следопыт кивнул. Значит, я был прав. Следопыт тогда действительно использовал зрение варнаата. Как никогда прежде, меня интересовали особенности его третьего века, но я не торопился с расспросами. Знал, что Тенуин не любит говорить о своем прошлом и о своем происхождении. Все предыдущие попытки завязать разговор на эти темы заканчивались неудачей. – Кроме тебя, никто этого не заметил, – осторожно сказал я. – Почему? И что… что ты видел, когда так смотрел? Тенуин ответил не сразу. Неспешно обошел стол с плошками. Провел длинными белыми пальцами по шее. Затем сам спросил: – Становится иным, это каким? Пришел мой черед задуматься. Следопыт предложил обмен. «Справедливо…» Отчасти было глупо таиться. Нас уже многое связывало. И все же любой разговор о браслете, о том, как он на меня влияет, до сих пор вызывал естественную настороженность. – Все замедляется. Теряет цвета. Начинает… пульсировать. И появляются серебристые нити… – Нити? – Я не знаю, что это. Не могу сказать точнее. Просто от каждого человека вдруг протягивается нить. Луч. Струна… – Не верилось, что я рассказываю кому-то об этом. – В «Хмельнесе» такая струна показала от Теора к окну, в которое он прыгнул. – Струны… – Ну, я их так назвал после рассказов Пилнгара. – Понимаю. – И еще. Вокруг появляются серебристые ячейки. Они мерцают… Они повсюду, как разрозненные части одной сети. Только целиком сеть никогда не проявляется. Отдельные ячейки… И струны. – И после испытания… – Нет, тут было иначе. Когда Эрза и Миа ругались, я видел только один предмет. Один из четырех. Одна плошка, один костюм… – И ты уверен, что… – Нет. Не уверен. – Немного помолчав, я спросил: – Ты знаешь, что это значит? – Нет. – А когда ты смотрел на меня… Что ты видел? – Я хорошо вижу в темноте. Синкта улавливает даже слабый источник света. – Синкта? – Третье веко. Помогает видеть жизнь, ее малейшие признаки. И глухой ночью я вижу человека. Красное подвижное пятно. Животные, как правило, желтые пятна. Иногда красные, как и человек. Растения – слабые зеленые пятна. – А если светло? – Когда светло, я вижу то же, что и все, но чуть более подробно. Вижу повышенное тепло, жар, холод. Вижу кровь. То, как она струится по венам. Сами люди становятся внешне одинаковыми, но проступают более важные – внутренние отличия. Те, что не скрыть под одеждой. – Ты имеешь в виду внутренние органы?.. – Я имею в виду тепло человеческого тела. – Понятно… – Я не совсем понимал, о чем именно говорит следопыт, но боялся его сбить. – В те моменты, когда ты… Когда ты видел струну Теора, и не только, в некоторые другие моменты тоже… – Что? – Ты изменяешься. И это необычно. Я такого прежде не видел. Поэтому и стал чаще смотреть на тебя. – Изменяюсь? – Твое тепло становится не красным, как у всех людей, а ярко-зеленым. – Зеленым?.. То есть для твоего зрения я становлюсь растением?! – Да. Но не таким, как простое дерево или куст. Они – бледно-зеленые. Ярко-зелеными я вижу не так много… существ. – Существ? – хохотнул я. – Это каких, например? – Например, мокрецов. Услышав такой ответ, я закашлялся. – И что это значит? – Не знаю. – Тенуин качнул головой. – То есть как не знаешь?.. – Не знаю… – М-да… А лигуриты… Какими ты видишь лигуритов? – По-разному. – Черноиты, салауры, зордалины… – Я вспомнил перечень из прочитанного еще в Целинделе «Годового вестника Матриандира». – Да, у всех свой и тоже непостоянный цвет. – Непостоянный, как у меня? – Да. Черноиты чаще всего черные. А зордалинов я видел немного. – А салауры? – Когда красные, как и любой человек. Когда светло-желтые. – И Миалинта для твоей синкты такая? То красная, то желтая? – Да. Это еще не все. Я внимательно посмотрел на Тенуина. Он молчал. Наконец опустил руку под ослабленные завязки на груди бурнуса, достал скрученный и отчасти смятый лист тонкого пергамента. – Что это? – удивился я. Тенуин молча протянул мне лист. – Что это? – настороженно повторил я. – В Лекарском квартале мы видели личину… девушку, которая рисовала углем. – Да, Теор что-то такое говорил. – Я с сомнением взял протянутый мне пергамент, но не торопился его раскрывать. – Судя по всему, рисует она уже много лет. Неспешными, но уверенными штрихами. Один за другим. У нее в ящике лежат старые работы, с которых уже частично осыпался уголь. – Ты заглянул в этот ящик? – Да. Она не возражала. – И взял один из рисунков. – Как говорит Гром, логика в твоих словах всегда торжествует. Я развернул пергамент и онемел. Почувствовал, как кожу на затылке стянуло резким холодом. – Что это?! – Не знаю. – Тенуин задумчиво облокотился на стол. – Но хотел бы знать. Из длинных и коротких угольных полосок на куске сердлёного, по краям прошитого белой нитью пергамента складывался на удивление точный, живой портрет. Мужчина лет пятидесяти. У него было мое лицо… Иссушенное, постаревшее, но мое. К тому же обезображенное: от левого виска до подбородка шел рваный, зарубцевавшийся шрам – он оттягивал веко левого глаза, отчего тот был полузакрыт. Бездонная пропасть черных зрачков. Пустынный взгляд беспредельного холода и одиночества. Тот самый, что мелькал в глазах Пилнгара и уже крепче проявлялся в глазах Азгалики. И я не сомневался, что этот взгляд на самом деле принадлежал нарисованному мужчине – так похожему на меня и одновременно мне чужому… Короткая стрижка поредевших волос. Шея и плечи спрятаны под путевым плащом, а под ним – костюм, один из тех, что сейчас висел перед нами на деревянной раме. Сложные узоры из переплетенных нитей, ленточек, кисточек, кожаные ремни и крепления с серебристыми шпеньками. Руки… Я узнал их. На левой кисти – спираль из длинных и коротких полосок с тремя кружками в центре. На правой кисти – перчатка из металла с прожилками узоров. Я с дрожью отстранился от портрета. Услышал, как мне в ухо шепчет обезумевший Орин: «Явился ко мне со своей металлической рукой». – Что еще она рисует? – Я старался говорить спокойно, но голос выдавал волнение. – То, что видит. Дома, других личин, озеро – каким оно стало. Хозяйку. Думаю, после нашего ухода наверняка зарисовала кого-нибудь из нас. |