Онлайн книга «Треугольная жизнь (сборник)»
— Я же говорю: подпольная. — Не смеши меня! — хмыкнул Веселкин. — У нас подполья не бывает! — Это точно! — согласилась Тоня. Перешли Яузу и остановились возле заиндевевшей витрины книжного магазина «Новелла». Внутри с убогой изобретательностью были разложены собрания сочинений основоположников, брошюрки съездов и многочисленные переиздания брежневской трилогии «Малая земля», «Возрождение», «Целина». — Скоро они одной книгой выйдут! — сообщил Свирельников. — Знаешь, как называться будет? — Как? — «Майн кайф»! — Смешно… — Тоня одобрительно глянула на смелого курсанта. Около Курского, перед тем как отправиться спать в зал ожидания, Веселкин, гнусненько усмехаясь, предупредил: — Вы без меня не озорничайте! Тоня нахмурилась и брезгливо передернула плечами, как от озноба. А Свирельников, когда она, повернувшись к ним спиной, независимым шагом пошла прочь, показал однокурснику кулак и бросился вслед за новой знакомой. Нагнав ее, он некоторое время шел молча, не решаясь после выходки приятеля возобновить разговор. — Он у вас нормальный? — наконец спросила девушка. — Надя, вы извините! — Меня зовут Тоня. — Простите. — Ему стало жарко от своей непростительной бестолковости. — Вы похожи на мою одноклассницу. Ее звали Надей… Я даже сначала подумал, что вы — это она. — Но теперь-то вы поняли, что я — это я? — Понял. — Странный у вас друг, — после долгого молчания отозвалась Тоня. — У него было трудное детство… — У Горького тоже было трудное детство! Они свернули в переулок. Шел игольчатый искрящийся снег. Москва была совершенно безлюдная, пустая, словно огромный ночной склад. На запорошенном тротуаре виднелись только их следы, пятившиеся и терявшиеся за поворотом. Казалось, в городе больше никого нет и никогда не было. — А сюда билеты всегда есть! — философски заметила Тоня, кивая на погашенный театр имени Гоголя. — Постоянно, — согласился Свирельников, даже не знавший о существовании такого театра. Потом, когда, миновав казаковскую церковь, где в ту пору располагались мастерские, они вступили на улицу Радио, Тоня кивнула на старинное, с колоннами, здание за узорной оградой. — Я сначала хотела сюда поступать. — А что это? — Областной педагогический. Но Валентин Петрович сказал, чтобы мы ерундой не занимались и подавали прямо в МГУ. — А кто это? — Мой дядя. Святой человек! — А отец у вас есть? — Конечно. Без отцов дети не появляются. Но он с нами не живет! — сообщила Тоня с той скорбной готовностью, с какой обычно в юности люди рассказывают о личных драмах своих родителей. — Разошлись? — уточнил Свирельников. — Да. Давно. Еще на целине. — Не сошлись характерами? — Нет, почему? Просто мама полюбила другого. — Да-а? — удивился он, с недоумением примеряя сказанное к своей семье и не представляя себе Зинаиду Степановну, любящую кого-то другого, кроме отца. — Да. Так бывает. — Значит, у тебя отчим? — спросил он, невольно переходя на «ты». — Нет… Мы живем вдвоем с мамой, — ответила Тоня, благосклонно не заметив этой фамильярности. — А-а, ну понятно… — кивнул Свирельников, ничего не понимая. — А ты с кем живешь? — С матерью, отцом и братом. — Полноценная советская семья? — иронически спросила она. — Да. А что? Они миновали МВТУ и оказались на небольшой площади. — А здесь морг! — таинственно сообщила Тоня, кивнув на приземистый одноэтажный дом, видимо флигель, оставшийся от прежней обширной усадьбы. — Хочешь посмотреть? — Что? — Мертвых… — Хочу, — ответил он, совершенно того не желая. — Только тихо! Они, крадучись, приблизились к низкому освещенному окну. Стекла были густо закрашены изнутри белилами, но в замазке нашлась дырочка. Тоня прильнула к ней, словно к глазку детского калейдоскопа с разноцветными стеклышками, потом нехотя уступила место курсанту. — Не бойся! — Я и не боюсь! — неуверенным голосом отозвался он. — Я не такое видел! Стекло было ледяное, и лоб от холода сразу онемел. В дырочку виднелась большая комната с двумя широкими оцинкованными столами. На одном лежал тучный труп, похожий на оплывшее желтое тесто, забытое на кухонной доске. Невозможно было понять: мужчина это или женщина… «Странно! — очнулся от воспоминаний Михаил Дмитриевич. — Очень странно!» Только сейчас, спустя много лет, он сообразил, что дырочку можно было проскрести в замазке только изнутри. Зачем и кто это сделал? — Я, когда маленькая была, сюда часто ходила… — сообщила Тоня, когда они двинулись прочь. — Зачем? — Я боялась смерти и хотела воспитать себя. — Воспитала? — Не очень… Но мама сказала, что, когда я вырасту, изобретут таблетки бессмертия. — И тебе тоже говорили? — Да! И тебе? — Ага! Они почему-то засмеялись, и Свирельников ощутил к этой девушке, которую и знал-то всего несколько часов, почти родственную привязанность. Наконец они дошли до четырехэтажного дома на углу Большой Почтовой и Рубцова переулка, спускавшегося к замерзшей Яузе. Светилось единственное окно на третьем этаже. — Мама не спит… — вздохнула Тоня. — Руга-аться будет! — А ты ее не предупредила? — Не-а! А ты где на Спартаковской живешь? — Рядом с Домом пионеров. — Где кинотеатр? — Да. — Я в Дом пионеров в кружок бальных танцев ходила. В седьмом и восьмом. — А я на трубе там учился. — Научился? — Нет. — Ну, пока! В театре увидимся. Она забежала в подъезд, а Свирельников побрел к себе на Спартаковскую. Утром, чуть свет, позвонил Веселкин: — Ну? — Что — ну? — Трахнул? — Больной, что ли? — А чего ж вы делали? — Мертвых смотрели. — Каких мертвых? — В морге. Целую неделю курсант Свирельников томился нетерпением, проклиная себя за то, что не попросил у Тони телефон, но на долгожданный спектакль опоздал: надел свой единственный выходной костюм и, когда завязывал шнурки, брюки лопнули в самом интересном месте — за отпуск он прилично отъелся на домашних харчах. Зашивать было некогда, хоть мать и предлагала, пришлось срочно влезать в опостылевшую форму. |