Онлайн книга «Треугольная жизнь (сборник)»
Провожали они Слабинзона вдвоем с Борисом Исааковичем. Шереметьево напоминало вокзал времен эвакуации. Народ, лежа на тюках, дожидался очереди к таможенникам, которые свирепствовали так, словно искали в багаже трупик ритуально замученного христианского младенчика. Но, оказалось, у Борьки все схвачено: сразу несколько человек из начала очереди зазывно помахали ему руками. С собой он нес всего-навсего небольшую спортивную сумку. — Ну, дед, прощай! Надумаешь к нам в Америку, позвони — эвакуируем! Я, между прочим, думал о том, что ты вчера говорил. Так вот: лучше быть рабом свободы, чем свободомыслящим рабом! Понял? — Я-то понял. А вот ты пока ничего и не понял. Не забывай — звони! И Башмаков впервые увидел в глазах Бориса Исааковича слезы. Старый генерал обнял внука и прижал к себе. Засмущавшийся таких нежностей Борька резко высвободился и повернулся к другу: — Смотри, Трудыч, на тебя державу оставляю! Вы уж тут без меня перестройку не профукайте! А теперь пожелайте мне удачи — сейчас будет самый ответственный момент в моей жизни! Он глубоко вздохнул и по-йоговски, мелкими толчками выдохнул. — Кто там следующий? — противно крикнул таможенник — ухоженный юноша с фригидным лицом. — Я там следующий! Башмаков и Борис Исаакович остались у железных перил, чтобы увидеть, как Слабинзон пройдет все преграды и скроется за будочками паспортного контроля. — Это все? — с раздраженным удивлением спросил таможенник, оглядывая спортивную сумку. — Все, что нажито непосильным трудом! — погрустнел Борька. — А это что еще такое? — Таможенник ткнул в экран дисплея. — Где? — Вот! — Бюстик. — Какой еще бюстик? Откройте сумку! Слабинзон расстегнул «молнию». И на свет божий был извлечен бюстик Ленина из серебристого сплава — такие тогда рядами стояли в любом магазине сувениров. — Зачем вам это? — спросил таможенник, с нехорошим интересом осматривая и ощупывая бюстик. — Исключительно по идейным соображениям! — Ах так… Открутите! — приказал таможенник. — Что? — изумился Слабинзон. — Голову. — Ленину?! — Бюсту. — Одну минуточку. — Борька споро отвинтил голову Ильичу. Очередь, наблюдавшая все это, затаила дыхание. Пополз шепоток, будто один, очень умный, устроил тайник в бюстике Ленина и попался. — Боже, что он делает, шалопай! — Борис Исаакович полез за валидолом. — Что там? — радостно спросил таможенник, заглядывая в голову вождя, которая, как и следовало ожидать, оказалась полой. — Где? — уточнил Борька. — А вот где! — Таможенник (его лицо уже утратило фригидность и приобрело даже некоторую страстность) ловко извлек из недр ленинской головы небольшой тугой полиэтиленовый сверточек. — Что это такое? — Это… понимаете… как бы вам объяснить… — Да уж постарайтесь! — ехидно попросил таможенник и нажал потайную кнопочку. — Видите ли, это горсть земли. — Какой еще земли? — Русской земли, — отозвался Слабинзон дрогнувшим голосом и смахнул слезу. — А зачем вам русская земля? — спросил таможенник, удовлетворенно заметив, как к ним торопливыми шагами направляются два офицера. — Мне? — Вам. — А вы полагаете, если я еврей, так меня русская земля уже и не интересует? Вы случайно не антисемит? — Прекратите провокационные разговоры! — испугался таможенник. Его можно было понять: в России оказаться антисемитом еще опаснее, чем евреем. — Разверните! Борька бережно развернул пакет. Башмаков привстал на цыпочки вместе со всей очередью: похоже, в полиэтилене действительно была земля. Таможенник и подбежавшая охрана оторопело склонились над горстью российской супеси. Очевидно, снова была нажата потайная кнопка, потому что в боковой стене открылась дверь, и оттуда выкатился майор. — Земля, — подтвердил он, понюхав. — А почему в… в бюсте? — А разве нельзя? — Нежелательно. — В следующий раз учту. Майор смерил Борьку расстрельным взглядом и махнул рукой. Таможенник маленькой печатью величиной с большой перстень проштамповал декларацию. И только тут Слабинзон, наконец глянув в сторону деда и Башмакова, хитро-прехитро подмигнул. Для чего был устроен этот спектакль и что на самом деле провез с собой Борька, Башмаков так никогда и не узнал. Через полгода Борис Исаакович позвонил и сообщил, что от Борьки пришло письмо, точнее, фотография с надписью. Башмаков не поленился — съездил посмотреть. Борька запечатлелся на фоне иномарки в обнимку с мулаткой. Машина была длинная, колымажистая, а темнокожая девушка, одетая в чисто символическое бикини, ростом и статью подозрительно напоминала приснопамятную Валькирию — Борька едва доставал ей до плеча. На нем были длинные шорты и майка, разрисованные пальмами. На обратной стороне фотографии имелась короткая надпись: «Привет из солнечной Калифорнии!» С тех пор Башмаков не виделся со старым генералом. И если бы не врач «Скорой помощи», так бы, наверное, и не увиделся. Доктор позвонил, объяснил, что Борису Исааковичу было плохо, и поинтересовался: — А вы ему кто? — В общем-то, никто, — растерялась Катя. — Странно… Ваш телефон тут на стенке! Дело в том, что Борька всегда самые важные номера записывал на обоях прямо над телефоном. Башмаков как самый близкий друг, к тому же начинавшийся на вторую букву алфавита, стоял первым. — А что все-таки случилось с Борисом Исааковичем? — спросила Катя. — Ничего страшного — гипертонический криз. Старичок он у вас еще крепкий, просто разволновался. Но недельку придется полежать. Как я понял, он одинокий. Лучше, конечно, чтобы кто-нибудь присмотрел. Ему нужны покой и уход. — Обязательно присмотрим. Катя быстро вычислила, где мог задержаться муж, позвонила Каракозину и была особенно сурова, потому что не одобряла этих встреч, заканчивавшихся тяжкими утренними пробуждениями и напоминавших давние райкомовские времена. Однако если в те времена на дурно пахнущего, опухшего супруга Катя смотрела с болью и отвращением, но все же как на часть собственного тела, пораженную отвратительным недугом, то теперь это было отчужденное отвращение с легким оттенком соседского сострадания… — Борис Исаакович при смерти! — сказала Катя, специально сгущая краски. Получив по телефону взбучку, друзья подхватились и, трезвея на ходу, помчались к Борису Исааковичу. Но, судя по тому, что дверь открыл сам генерал, ничего особенно опасного не произошло. |