Онлайн книга «Эпоха рыцарства в истории Англии»
|
«Делай добро и поступай хорошо – и Бог возьмет твою душу, А если будешь делать зло и поступать худо, то не найдется ни на что другое, Кроме того, что после дня твоей смерти дьявол возьмет твою душу». Пахарь, сталкиваясь с этим безжалостным видом ветхозаветного правосудия, с негодованием рвет его. Ибо когда после пробуждения «голодным и нищим» на Мальвернских холмах автор снова возрождает в памяти свой призрачный поиск тайны христианства, блуждая в одиночестве «летним днем», это для того, чтобы обнаружить что-то, превосходящее стандарты «Делай добро», примера суровой добродетели спасения, на которой настаивал священник. Наслаждающийся «счастьем птиц», поющих в «диком лесу», он опять впадает в сон, в котором высокий мужчина, подобно ему, зовет его по имени и называет себя Думой. От него он и узнает ответ на то, что ищет: «Делай добро, делай больше добра и делай только добро, – провозглашает он, Вот они эти три прекрасных добродетели, и их нетрудно отыскать, Тот, кто правдив в своих речах и хорош в своих руках, И зарабатывает свой хлеб своим трудом или возделыванием земли, И кому можно доверять, и кто берет только то, что положено ему, И не является пьяницей и не презирает других, делай добро будет с ним. Делай больше добра – вот где правда, и он сделает гораздо больше, Он скромен, как агнец и приятен в речи И помогает всем тем, кто нуждается в нем... Делай только добро стоит выше тех двух и несет епископский крест, Он находится на краю, чтобы вытащить невинных из Ада: Но у него и есть пика – что бросать туда грешников». На протяжении оставшейся части поэмы, а большинство английской речи здесь находится в логическом беспорядке, ее причудливой бессвязности и подчеркнутой силе чувств, поэт ведом аллегорическими героями, чтобы познать каждую из трех ступеней на лестнице христианского совершенства. На каждой Петр, подобно Христу в его земной жизни, представляет себя первообразом, сначала в своей первичной форме представляя «всех трудяг, кто живет только своим трудом, и получают справедливый заработок, который они честно заработали, И существуют в любви и законе» – образ, который включает для Ленгленда всех, кто в любом жизненном проявлении исполняет свой долг перед своими собратьями-людьми. С «делай больше добра» поэма переходит от Ветхого Завета к Новому. Суть его в любви: «Он связал нас братскими узами и молится за наших врагов, И любит тех, кто обманывает нас, и помогает им, когда они нуждаются в помощи, И отвечает добром на зло, ибо Господь сам руководит им». Добродетели, требуемые теперь, это милосердие, прощение, терпение в горе и бедности, радостное принятие всего того, что пошлет Господь. Люди не должны думать о завтрашнем дне, а любить своих собратьев, узнавать от природы как Провидение обеспечивает всех в своем «естестве», как «пост никогда не был жизнью, но средства к жизни были дарованы» – тема, которая дает поэту возможность обнажить свою страстную любовь к природе: «Я видел солнце и море и затем пески И где птицы и звери искали себе пару, Диких червей в лесах и сказочных птиц С пятнистыми перьями многих цветов». Петр теперь объят жизнью созерцательной – той, которая сильно подходит к бедному, без средств к существованию ученому, подобно Ленгленду: «Ибо если бы небо спустилось на землю и стало бы доступным любой душе, То это произошло бы в монастыре или в учении... Ибо в обитель человек приходит не браниться или браться, Но учится учтивости и читать, и изучать книги» – за этим отрывком следует резкое осуждение того, чем стала монастырская жизнь в современной ему Англии. В соответствии с принципом «делай больше добра», за образом жизни его героя следует путь к полному христианскому милосердию, куда бы он ни вел. «Тот, кто ничего не дает, тот не любит», – вот его принцип, и не существует границ в его проявлении. «Иисус Христос, царь небесный, В робе бедняка преследует нас всегда, И смотрит на нас его глазами и с любящим одобрением, И познает нас через наше доброе сердце». На последней стадии своего сна поэт случайно встречается с высшей формой христианской добродетели: «Делай только добро, мой друг, и пусть это будет тебе законом, Любить своего друга и своего врага, вот что значит делать больше добра, Давать и помогать молодым и старым, Исцелять и поддерживать – вот что значит только добро». И вдруг мы понимаем, что Петр стал первообразом самого Христа. Мы видим его как «делай только добро», въезжающего в Иерусалим, чтобы сразиться за человеческую душу: «Этот Иисус знатного происхождения будет сражаться руками Петра В его шлеме и его кольчуге как humana natura». Затем следует самая замечательная сцена в поэме, Мучения Ада, когда после агонии на кресте воскресший Христос бросает Люциферу вызов в его темном государстве и, предвещаемый Светом, востребует души проклятых: «„Кто является господином твоего искусства, – говорит Люцифер, – Quis est iste?” „Rex glonae”, – отвечает Свет Господин суши и моря, и всех видов добродетелей, Герцоги этого темного места, распахните ворота, Ибо Христос может войти к сыну царя небесного». Затем Петр, теперь предстающий как воплощение Господа, говорит сам: «Я и есть господин жизни, любовь – мой напиток, И за этот напиток умер я на земле... Теперь я вернусь как царь, венчанный ангелами, И вырву из Ада души всех людей... Ибо я был недобрым царем, пока не помогло мне мое милосердие». В своей вере в полное спасение всех людей, даже проклятых, Ленгленд выходит далеко за пределы христианской теологии своего времени. Не существовало никаких научных аргументов, которые привели его к этому выводу, но его признание врожденной греховности и безнадежности человеческой природы нуждалось в прощении и возрождении, а его непоколебимая вера – в полном Божественном милосердии. Поэтому, когда раздался пасхальный колокольный звон с Лондонских церквей, поэт пробудился - «И позвал кит мою жену и Калотту мою дочь – Чтить и взывать к воскрешению Господню, И припасть к кресту у его колен и целовать его как сокровище, Ибо благословенное тело Господа несет нам паше спасение». Взгляд Ленгленда на христианство, как и взгляды Уиклефа, был достаточно личным. Он видел, что вера зависела не просто от следования церковной доктрине и ритуалу, – во что ни один другой человек не верил больше, чем он, – но от индивидуального стремления к истине и проведении в жизнь акта христианской любви. Она основывалась не просто на осознании жертвы Христа, но на готовности каждого последовать Его примеру. «Клирики сказали мне, – написал он, – что Христос везде, хотя я никогда не видел его наверняка, за исключением в самом себе, как в зеркале». |