Книга Женщина на заданную тему, страница 31 – Елена Минкина-Тайчер

Да нет, почему я перескакиваю. Ну конечно, сначала вышла замуж, а уже потом Диночка появилась. Или ты думаешь, я такая легкомысленная была?..

А там и познакомились, на каникулах. Куда я еще могла поехать? Корова у нас была, и надо было ее каждое утро выгонять. А мама сказала, что негоже ей, учительнице, за коровой бегать, тем более когда взрослая дочь приехала. И ничего во мне особенного не было. Косы только, да ноги длинные.

Я же говорю, худая как палка. Вот и бегала я за нашей коровой босая.

Как почему? Тепло было, лето. И удобнее так. И туфли надо было для города поберечь. Я ведь училась на зубного врача.

Конечно, мечтала – детским ортодонтом. Выправлять неправильный прикус. Чтобы все красивыми вырастали.

Ну почему вся красота в зубах? Нет, конечно. Но все-таки хорошие зубы – это красиво.

Нет, нет, не перескакиваю. Он на лето приехал, диплом писать. На немецком языке. Он и французский знал хорошо, но не так, как немецкий. И еще оперу очень любил. Мы с ним часто в оперу ходили. И сам пел хорошо, тенором. Я потом, когда Диночка подросла, всё ей по радио оперы ловила.

Он у наших соседей комнату снимал – сад был у них красивый, тихий. И все наши местечковые невесты, конечно, принялись гулять вокруг этого сада. А тут я бегу со своей коровой. Меня и невестой не считали, я же говорю – одни косы.

Мы на Красной Пресне поселились. Такая прекрасная была комната, просторная, и соседей немного.

Я с соседями всегда дружно жила, ты знаешь. Это уже потом, когда Осю арестовали, они со мной перестали разговаривать. Так меня все равно вскоре выслали. Правда, я успела брату в Ленинград написать, чтобы Диночку к себе забрал, не отдавал в детский дом. Но тут мне повезло – я хоть и в зоне была, но на поселении, и ребенка при мне оставили.

Направление у меня было в Сыктывкар.

Выговорить-то еще можно, а вот добраться… Поезда туда не доходили.

Автобус? Ты еще скажи – метро… Высадили меня на последней станции и сдали в милицию, вроде как арестованную. А там и не знают, что со мной делать. Думали, думали и говорят:

– Мы вас направим на лесоповал, врачом.

Я говорю:

– Что вы, я не могу врачом, у меня среднее образование!

– Ну тогда здесь в медпункте будете арестованных лечить.

Я даже рассердилась:

– Да не могу я людей лечить, я ведь только зубной врач!

Надоела я им ужасно.

– Тогда иди, – говорят, – и сама устраивайся, куда хочешь.

И решила я для начала жилье поискать в деревне. Сколько можно в милиции жить! Взяла Дину за руку и пошла по поселку.

Да, конечно, со мной, я же говорила, не отправили ее в детдом. Даже и не знаю, может, забыли, а может, сжалился кто.

Да, прекрасно ходила, ей уже три года исполнилось. Проходили мы по деревне целый день, но неудачно, никто нам комнату не сдал.

А там и кушали, в милиции. Раз я арестованная, так они должны были меня кормить.

Уже под вечер останавливаю одну женщину, все насчет комнаты, а оказывается, я у нее уже утром спрашивала. Я-то не запомнила, а она меня узнала:

– Как же вы, – говорит, – так целый день и ходите?

Ну что я могла ответить?

– Знаете что, – говорит, – пойдемте к нам. Я сама эвакуированная, с детьми у родителей живу, с моим отцом и посоветуемся.

Привела она нас к дому, но заходить я не стала.

– Попросите, – говорю, – вашего отца к нам сюда выйти, а в дом я зайти не могу, у нас с ребенком педикулез.

Да, вши. Какие мы завшивленные были! И с поезда, и из тюрьмы. Я ведь в тюрьме пересыльной сначала была.

Да, конечно, вместе с Диночкой.

Так вот, вышел ее отец и говорит:

– На лесоповал вы ни в коем случае не соглашайтесь ехать, там и не такие герои с голоду умирают. Идите в медицинскую часть ГУЛАГа! В Главное управление лагерей. Там, даст бог, работу найдете. А в милиции своей попроситесь на дезинфекцию и завтра к нам опять приходите, поселим вас как-нибудь.

Такие вот хорошие люди встретились, я просто не знала, как и поблагодарить.

Да, так все и сделала. И дезинфекцию нашла. Мне одна женщина устроила – за мамино колечко.

В лифчике, конечно. Ты же знаешь, какая у меня фигура смешная, сама худая, а лифчик – пятый номер. Там не только колечко можно было спрятать. Но жить я к этим людям так и не пошла, постеснялась.

А по-настоящему повезло мне в медчасти. Пришли мы с Диной, вижу – за столом два человека, пожилые такие. Один оказался главврачом, Энтин его фамилия, а имени я так и не узнала никогда, а второй – Левин Илья Моисеевич, вроде его заместителя. Всю жизнь я его добрым словом вспоминаю. Сами – бывшие заключенные. Отсидели срок и остались работать.

Посмотрели они на нас, Илья Моисеевич и говорит:

– Надо что-то делать, эти дети здесь погибнут, нет сомнений.

Я даже сразу не поняла, какие дети, а он про меня с Диночкой!

И так строго мне:

– Подождите-ка в коридоре, мы посовещаемся и вас вызовем.

Посидели мы в коридоре. Час, наверное, или больше. Вызывают они меня обратно:

– Будете работать в поселке зубным врачом, есть свободное место. И жилье там же предоставим. Завтра можете приступать.

Потом я, конечно, узнала, что место это они мне прямо тогда изобрели. И ставку зубного врача вписали.

Так мы с Диночкой и спаслись.

Ну что про это говорить. Лучше я тебе расскажу, какое у меня было платье. Длинное, крепдешиновое, до полу. А здесь такие плечики, тогда модно было плечики, и от них – складочки.

Нет, почему не успела. Одевала, даже два раза. У Оси большой праздник устроили на работе, какой-то они проект сдали. Он в группе Тухачевского работал. Так всю группу и расстреляли.

Нет, я только недавно узнала. Раньше все говорили, от пневмонии умер, а недавно, когда архивы подняли, так и нашли там всех. И даже с фотографиями.

Я в газете прочла. Большая статья была.

Нет, микроинсульт у меня позже случился, когда документы на выезд оформляли. Землячка письмо прислала: «Я, такая-то, свидетельствую, что Раппопорт Мера Абрамовна расстреляна в 1942 году на моих глазах и похоронена в братской могиле».

Все очень подробно описала и подпись свою у нотариуса заверила. Такая внимательная женщина. А то мне в ОВИРе разрешение на выезд не давали – требовали сведения о родителях. Как будто я собираюсь бросить родителей. А мне уж самой почти восемьдесят.

Да, о папиной смерти справка у меня сохранилась, а вот о маминой кто мог выдать? Разве только фашисты. Вот письмо-то и помогло.