Книга Фея-Крёстная желает замуж, страница 38 – Яся Белая

Подбегаю, опускаюсь на колени. Провожу пальцами по гладкой, прохладной, как отшлифованный камень, коже щёк. Пальцы пачкается в красное. Вся его одежда иссечена, заляпана кровью, и листья, которыми буквально осыпан его наряд, тускнеют, как вянут цветы от дыхания осеннего ветра. Молодое прекрасное лицо безжизненно. И только тени от длинных ресниц ложатся на острые скулы.

Будь я человеком, упала бы на его тело, и рыдала с причитаниями. Но я — фея, я рождена вершить волшебство и творить чудеса. А сейчас мне и нужно-то всего одно маленькое чудо.

Размазываю слёзы, проглатываю ершистый комок и, наклоняясь к нему, шепчу:

— Любимый мой, хороший, очнись.

Целую в твёрдые холодные губы.

Напряжённо прислушиваюсь к дыханию.

Жду, прижав к груди, где бешено колотится сердце, сжатую в кулак ладонь.

Увы, он не приходит в себя…

Мне кажется, мир летит в тартарары, а жизнь моя — мотается назад, к той ночи, когда я впервые увидела луну. Ещё минута — он не очнётся — и от меня останется лишь сверкающая пыль…

— Пожалуйста, пожалуйста, — молю.

Слёзы предательски катятся и капают на возлюбленного.

Ничего не происходит.

Сегодня мне не удаётся чудо.

Тишина такая, что слышу мерное биение его ещё живого сердца и дыхание стоящих вокруг людей.

Но кому-то, как назло, похорошело, и поэтому этот кто-то изволит возмущаться:

— Да что вы себе позволяете, развратница! Здесь же студенты!

Поворачиваюсь, а он стоит чёрной скалой, руки сложил. Морда зелёная и недовольная, наверное, от зависти, что не его ласкаю.

— Здесь свадьба, — поправляю я, поднимаясь с колен, — а значит, торжество любви и единения сердец. Впрочем, вам не понять.

Хмурус фыркает, как разъярённый ёжик.

— И всё-таки я бы потребовал соблюдения норм приличия в присутствии преподавательского состава и студентов.

Делаю вежливый реверанс.

— Простите великодушно за то, что пыталась спасти человека, который только что рисковал жизнью ради всех нас.

Но Хмурус непоколебим, он сводит брови к переносице и цинично хмыкает:

— Ещё надо разобраться, что этот ваш благодетель, — он размыкает руки, чтобы пальцами закавычить последнее слово, — делает в моей академии.

Я вспоминаю картину, когда Хмурус маршировал по коридорам подобно заводной кукле, давлю смешок и отвечаю в тон ему:

— Это нужно разобраться, что вы делаете на месте ректора, если не знаете о кудеснике и целом логове крысоров.

Хихиканье, вызванное первой фразой, тут же сменяется испуганными вздохами, когда звучит вторая.

Хмурус буквально вспыхивает от ярости, почти, как давеча Иолара, только менее разрушительно. Будь он в силах, крикнул бы мне в лицо: «Вы уволены», но сейчас это не в его компетенции. Поэтому он лишь удаляется с видом оскорблённой невинности, бросив напоследок:

— Сведения о том, что вы дерзите начальству, я занесу в вашу характеристику и подошью к личному делу.

Как вам будет угодно, ваше зеленейшество, так и крутится на языке, но сказать не успеваю: появляются санитары — подчинённые призрака в белом халате — и начинают укладывать кудесника на носилки.

Спешу к ним, помогаю устроить поубоднее, целую напоследок холодные губы и провожаю взглядом, пока его уносят из зала.

Следом летит моё сердце, а слёзы прокладывают дорожки по щекам. Незачем больше сдерживаться: плакать о возлюбленных — это нормально. Тонкая рука, в белой, расшитой серебром перчатке, ложится мне на плечо.

Злобинда.

Сочувствующе заглядывает в лицо, вытирает слёзы.

— Ты молодец! Если бы не ты, нас бы всех сожрала Чёрная Злоба.

Мотаю головой:

— Я не убила её, она лишь отползла и затаилась. Собирает силы для нового броска.

Злобинда похлопывает меня по спине:

— Но этот-то раунд за тобой.

— За мной, — вздыхаю. — И прости, испортила тебе свадьбу. Приманила зло. Ерундовая из меня подруга невесты.

Злобинда по-доброму смеётся:

— Да ну что ты! Ты — лучшая! Была, есть и будешь. Правда же, Галет?

Король-крыс подбегает, семеня, останавливается рядом со своей женой и, растягивая губы в улыбке от уха до уха, быстро-быстро кивает:

— Только благодаря вам, я жив. Только благодаря вам — счастлив. Вы — истинная фея.

— Ещё нет, — говорит Злобинда и качает пальцем у него под носом, — ведь она ещё не показала нам своё главное умение. Так ведь, Айсель? Сделаешь это для нас?

Улыбаюсь. Для них и не это сделаю.

Беру волшебную палочку и говорю то, что уже произносила так много раз за свою фейскую карьеру, но сегодня — с особенным чувством, потому что сердце до краёв переполнено волнением за любимого и радостью за подругу:

— Живите долго и счастливо.

С моей волшебной палочки срывается золотистое сердечко. Его тут же подхватывают два белых голубка и несут к парочке, застывшей в поцелуе. Получается нарядная рамочка.

Рядом раздаётся щёлчок камеры, и Мурчелло, хитро подмигнув, протягивает новобрачным красивый снимок. Первый в их альбоме «Долго и счастливо».

Значит, одно чудо мне всё-таки удалось совершить…

* * *

Злобинда и Галет прощаются со всеми и уносятся на Тёплые острова — медовый месяц у них.

Ведьме уровня проректора магической академии провернуть такое не сложно — перенос, в смысле. Открыл портал — и на месте. Удобно. Только часто использовать нельзя. Нарушает баланс в магополе Сказочной страны.

Академия постепенно начинает возвращаться к обычному ритму: занятия, зачёты, практика.

Я тоже пытаюсь, но выходит у меня не очень.

Все мысли заняты кудесником. Он так и не пришёл в себя, несмотря на все старания магомедиков.

Наш доктор-призрак как-то, после очередного посещения, отводит меня в сторону и говорит виновато:

— Я делаю всё, что могу. Но бесполезно, всё бесполезно. — Он грустно улыбается. — Такое впечатление, будто из него вынули душу. Только оболочка осталась. А бездушную оболочку чего лечить. Вы ведь знаете, мадмуазель, что все хвори человеческие от души?

Не дослушиваю тираду, мне не до философии сейчас. Сил едва хватает, чтобы вежливо проститься и снова в библиотеку.

Эх, Злобинда, подруга, как мне тебя не хватает. Не с кем поделиться раздраем в душе, о которой так вдохновенно говорит призрачный лекарь.

В библиотеке меня уже ждут, как дорогую гостью.

Библиотекарь, Тонья Тортон, упитанная пожилая дама, которая сначала показалась мне не очень приятной особой, теперь стала едва ли не самым близким человеком.