Онлайн книга «Вернусь, когда ручьи побегут»
|
– Как девочке рыбка? – спросил. – Правильная рыбка. Правильно питалась, в хорошей семье родилась, с кем надо дружила… Мурат засмеялся. Сашины глаза чуть потеплели, и его немого отпустило. Но расслабляться нельзя. – Почему сам не ешь? – Саша отложила прибор. – Нервничаешь? – Тобой любуюсь. Она взглянула на букет ее любимых тюльпанов, стоящих в вазе на столе. Они были слабые, видимо подмерзшие, и от этого еще более трогательные и печальные. – За пазухой вез? – спросила, держа на ладони головку цветка. – У сердца, – без улыбки сказал он и взял Сашу за руку. Она помедлила несколько секунд, осторожно высвободила пальцы, потянулась за сигаретой. Оба закурили. Подошел официант. – Что Саня-джан хочет на горячее? Соляночку? Заказали солянку, бифштекс с кровью, свежие овощи и зелень. – Гуляем? – спросила Саша. Свежие овощи в середине зимы были роскошью, которую могли позволить немногие. – Гуляем, Сашка, по полной программе. Фильм запустили. Гонорар получил. Так что развесим трусы на пальмах! Саша не смогла сдержать улыбки. Пару лет назад они сидели в этом ресторане вместе с рубенсовской Антониной и, собрав вскладчину последние стипендиальные рубли, пытались поужинать. Рублей набралось двенадцать, долго и обстоятельно изучали меню, чтобы выкроить еще и на бутылку сухого, заказали самое дешевое, были безмерно счастливы и весь вечер хохотали так, что публика за соседним столом недовольно оборачивалась. Там маститый режиссер чинно праздновал премьеру своего очередного фильма. Стол ломился от изысканных закусок и выпивки. Тогда Антонина, горделиво подхватив обеими ладонями неправдоподобных размеров бюст, сказала, кивнув в сторону соседей: «Ничего, погодите, мэтры, будет и на нашей улице праздник. Я еще развешу свои трусы на пальме в Доме творчества кинематографистов в Пицунде». Антонинины панталоны шестидесятого размера, развешанные на пальме, стали, можно сказать, знаменем курса. Саша опустила голову: как давно это было! – в той, другой жизни, когда реальный мир еще не казался Александре масштабной галлюцинацией, когда он был твердым или жидким на ощупь, когда его можно было попробовать и радостно засмеяться, обнаружив новый вкус… Мурат рассказывал про предстоящие съемки в горах, степях и пустынях. Фильм был про национальные корни, мудрость аксакалов, древние утерянные традиции и должен был ответить на вопрос, почему, собственно, дети самого автора говорят исключительно по-русски, пренебрегая родным языком, и как автор это допустил. Пафос фильма заключался в финальной фразе: «Так кто ж я сам?» Саша рассеянно слушала, тема была ей неинтересна, как и любая другая, напоминающая людям о разделенности и обособленности, вместо того чтобы говорить о единстве. – Как семья, дети? – вдруг вежливо-отстраненно поинтересовалась она, не глядя на собеседника. Мурат слегка опешил. И услышал нарастающий сигнал опасности. Темы семей по понятным причинам избегали. Как-то в самом начале Саша спросила: «Ты любишь свою жену?» «Да, – ответил он. – Она мать моих детей». Александра согласно кивнула. И хотя Мурат не задал ей встречного вопроса, сказала: «Я тоже люблю свою семью». – Спасибо, все здоровы. Надеюсь, твои тоже? – Слава Аллаху! – усмехнулась Александра. Мурат снова разлил коньяк по рюмкам, приблизил свое лицо к Сашиному, сделал длинный вдох: – Саня-джан, давай выпьем за нас! – А что это такое: «мы»? – тотчас вздернулась Саша, тряхнув головой. Он кашлянул. – Мы – это ты и я. И тот путь, который мы вместе проходим. Александра вытерла рот льняной салфеткой и небрежно бросила ее на стол. Пришло время расставлять точки над «i». – «Путь, который мы вместе проходим»! Красиво звучит. Почти гордо. Сколько раз я слышала про этот Путь! Великий. Шелковый. – Она сделала глоток из рюмки и откинулась на спинку стула, скрестив на груди руки. – Только у этого пути нет будущего, вот какая история. Мурат затих, спина его мгновенно взмокла. Александра качала ногой под столом и смотрела выжидательно. Он сделал длинную затяжку. – Не возражаешь, я пиджак сниму? В глубине зала заиграли на скрипке и запели прокуренным голосом надрывный цыганский романс. Мурат снял пиджак, повесил его на спинку стула, снова сел. – У этого пути есть настоящее. Здесь и сейчас, – сказал он, легонько, будто предостерегающе, постучав указательным пальцем по крахмальной скатерти. – А будущее… Никогда нельзя сказать, какую замечательную чашку кофе я выпью завтра. Александра нехорошо засмеялась. – В этом вся твоя философия! – Нет у меня никакой философии, Саша. – Есть! Мир неизменен, и не надо пытаться ничего менять. На все воля Всевышнего! – Она молитвенно развела ладони в стороны и закатила глаза к потолку. – Не надо заботиться об узоре собственной судьбы: он сложится сам, не надо внедряться в ткань жизни: ее можно порвать… И вообще: под лежачий камень вода течет. Вот твоя философия. Лежи, кури, созерцай и мечтай, какое, к примеру, мы с тобой кино снимем, какую чинару посадим… Кстати, – усмехнулась она, – у той чинары должна быть уже большая крона… Мурат выдержал паузу. – Чинара растет медленно. – Для начала она должна быть посажена! – Саша провела рукой по лбу и покачала головой. – От этого твоего недеяния с ума можно сойти! В этом жизни нет, движения нет, созидания нет… мираж в пустыне, вязкий повторяющийся сон, от которого не пробудиться! Ты живешь иллюзией, тебе так хорошо, но я не хочу быть объектом твоих иллюзий, я живая, понимаешь ты или нет? Мурат молчал. За эти годы он многому научился. Саше надо дать выговориться, израсходовать заряд, а потом она выдохнется, станет тихой, неуверенной в себе девочкой, крупным ребенком, и тогда он прижмет ее к груди, поцелует ее доверчивый рот – и придет время его силы. Потому что ей, так же как ему, хочется счастья. А сейчас главное – молчать, не возражать ей. Терпеть. Ждать. К их столику подошли музыканты, загримированные под мадьярских цыган: один со скрипкой, другой с микрофоном. Тот, что с микрофоном, запел «Очи черные», бросая интимно-понимающие взгляды то на смуглого азиата, то на его светловолосую спутницу. Саша вымученно-вежливо улыбнулась певцу и уставилась в тарелку с бифштексом. Понятливый дуэт направился к другому столику. Саша проводила их нетерпеливым взглядом. – Ну что ты опять молчишь! – воскликнула она, начиная выходить из себя. – Я с тобой разговариваю! – Она смотрела исподлобья, волосы свешивались на лицо, и сквозь пряди высунулся кончик уха, что придавало ей сходство с диковатым зверьком, яростным и испуганным, – не столько атакующим, сколько храбро защищающимся. Мурату захотелось наклониться и прикусить ушко зубами – так, чтоб не больно, но все же чувствительно. |