Книга Перстень Ивана Грозного, страница 47 – Наталья Александрова

— Так, может, она с тобой и разговаривать не будет. Она — начальство, а ты — простой мент…

— Будет! — самодовольно усмехнулся Лебедкин. — Она ко мне еще со школы неровно дышала.

— Да что ты? — поразилась Дуся и с интересом взглянула на напарника. — А ты что?

— А я ничего, — вздохнул Лебедкин, — я на нее и не смотрел тогда. А женился на ее подружке. Только они к тому времени уже давно раздружились.

Дуся навострила уши — первый раз Петька заговорил о своей семейной жизни. Но лицо у напарника было такое, что она решила срочно сменить тему.

— Ну, тогда тебе и карты в руки! — преувеличенно радостно сказала она. — Звони своей однокласснице!

Лебедкин машинально потянулся за телефоном, но тут вспомнил, что в этой глуши нет связи.

— Ну, тогда поехали домой!

— Только потом нужно прислать сюда криминалистов — может, они все же что-нибудь найдут. Уж отпечатки пальцев точно должны быть — вряд ли он здесь ходил в перчатках.

— И сфотографировать все это нужно! — Лебедкин обвел рукой «алтарь» маньяка.

Они пересняли на свои телефоны все фотографии бывших и будущих жертв, а также «сувениры» из сундучка. Сам «алтарь» оставили в прежнем виде, чтобы с ним могли поработать криминалисты, покинули дом и поехали в город.

Как только появилась мобильная связь, Дуся позвонила в отделение и вызвала на хутор Нефедово бригаду криминалистов.

Выехало царское войско из Новгорода.

Оставило за собой развалины да пожарища.

Был богатый да славный город Великий Новгород — где он теперь? Только имя от него осталось!

— Куда теперь? — спрашивают царя ближние опричники. — Назад, в Москву?

— Рано в Москву возвращаться! — отвечает им царь. — Новгород мы покарали, а Псков? Поворачивайте на Псков!

Стоит во Пскове стон и плач.

Прослышали псковичи, что сотворил царь с Великим Новгородом, поняли, что не минует их такая же судьба.

Молятся псковичи, к смерти готовятся. А другие выставляют к городским воротам столы с угощением, с хлебом да солью, надеются так царскую милость вымолить.

Подъехало к Пскову опричное войско.

Царь увидел столы накрытые — пуще прежнего разъярился, велел те столы опрокинуть.

Опрокинули опричники столы в грязь, идут дальше.

Собаки бродячие сбежались, поедают разбросанное по снегу угощение.

Замерли псковичи от страха, застыли, по домам своим попрятались, молятся, готовятся к смерти неминучей.

Один человек навстречу царскому войску вышел — Николка юродивый. Идет на морозе босой да почти голый, в одних лохмотьях, грязью измазанный, прямо навстречу грозному царю.

Встал Николка на пути у царева коня, смотрит без страха, грязь по лицу размазывает.

Царь коня пришпорил, хотел затоптать юродивого — а конь не идет, встал, как в землю вкопанный.

— Ты кто? — спросил царь.

— Никто я, человек Божий.

— И чего тебе надобно?

— Угостить тебя хочу. Ты псковское угощение не принял, так, может, мое примешь. Мое угощение тебе более по вкусу придется. Тебе оно привычнее.

И протягивает юродивый царю кусок мяса да черепок с чем-то красным.

Посмотрел царь — а из мяса палец человечий торчит.

— Что ты мне даешь, несчастный? — спрашивает царь в гневе.

— Сие — мясо человечье, — отвечает ему Николка, — а сие — кровь людская. Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь лучше меня это знаешь. Ты ведь, Иван, — людоед, тебе такое угощение в самый раз!

— Убить мерзавца! — вскрикнул царь.

Гришка Грязнов подскочил к юродивому, хочет саблю из ножен вытащить, хочет Николку зарубить — а сабля из ножен не идет, словно заклепали ее. Замахнулся на юродивого кулаком — да и упал, не дышит, не шевелится.

А юродивый на царя смотрит, говорит:

— Поворачивай прочь, царь Ирод! Возвращайся в Москву, не то быть с тобой большой беде.

— Как ты смеешь, смерд, мне приказывать! — вскричал царь и снова коня своего пришпорил.

А конь заржал — и пал под царем, и умер на том самом месте, едва царя не задавил.

И в тот же миг прогремел гром, и на ясном зимнем небе полыхнула молния.

Глядит Иван туда, где только что юродивый стоял — а его уже нету, пропал, словно и не было.

Испугался Иван, пересел на другого коня — и велел опричному войску разворачиваться да обратно на Москву идти.

Восемь пятьдесят.

Все как всегда — как вчера, как неделю назад, как месяц назад, как год назад. Поставить машину на стоянке, заглушить мотор, запереть, перейти дорогу…

Неприметная, тускло-зеленая дверь. Неприметная и тусклая, как сама их контора.

Нажать кнопку, поднять голову.

Щелчок. Дверь открылась. Тяжелая, мощная дверь, надежно отделяющая их контору от внешнего мира. Такие двери бывают только в банковских хранилищах.

Вторая дверь — попроще, с обычным глазком.

Тесная комнатушка, где сидит Степаныч.

Надежный, предсказуемый Степаныч.

Та же, что каждое утро, фраза:

— Здравствуй, Лика, что такая бледная? Черная кошка дорогу перебежала?

Но Лика сегодня будет нарушать правила, будет отступать от ежедневного ритуала.

— Если бы кошка! — ответила она, поморщившись. — Борюсик… честно говоря, достал он меня. Боюсь я его.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, — вздохнул Степаныч. — Борюсик — он и есть Борюсик. Приходится терпеть.

— Я и терплю… — вздохнула Лика. — Но что-то он последнее время совсем с катушек сходит. Не задумал бы чего. Если он заходит, а у меня деньги на столе — он так на них смотрит… я правда боюсь, что он что-то замышляет.

— А мы что можем? — заюлил Степаныч. — Мы — люди маленькие, подневольные…

— Маленькие… — согласилась Лика, доставая связку ключей. — А все-таки я боюсь.

Нашла нужный ключ, отперла дверь, вошла в кабинет.

Восемь пятьдесят пять. Пока все точно по графику. Никаких отклонений.

Огляделась. Все на своих местах — стол с компьютером, принтером и машинкой для пересчета денег, сейф, три стула, маленький столик с кофеваркой, чайником и кружками.

Разделась, села за стол, включила компьютер, опасливо покосилась на дверь.

Сейчас притащится Борюсик, злой как черт после вчерашнего. Она должна его опередить.