Книга Форма воды, страница 39 – Дэниэл Краус, Гильермо Дель Торо

Отсюда специальные лампы, поставленные, чтобы изображать натуральное освещение, отсюда записи с голосами амазонских животных.

Подобные усилия отнимали время, а Ричард Стрикланд превратил время в столь же вымирающий вид, как сам девонианец.

В академическом мире конкуренция имеет место всегда, Хоффстетлер знал, как обнаружить острый клинок, спрятанный за дружелюбной улыбкой. Но Стрикланд представлял собой иной вид конкуренции: он не прятал антипатии к ученым, выплевывая ругательства прямо в лицо так, что его собеседники вспыхивали и начинали заикаться.

Он называл «дерьмом» все отсрочки Хоффстетлера и разными словами говорил одно и то же: если вы хотите узнать все про Образец, то вы не щекочете ему подбородок, вы вскрываете его и смотрите, как он истекает кровью.

Инстинкты Хоффстетлера подсказывали ему: сожмись, спрячься, тогда выживешь. Но он не мог, не в этот раз: ставки были очень высоки, не только для девонианца, но и для его собственной души.

Ф-1, как он говорил себе, зародыш новой, не прирученной пока вселенной, и чтобы выжить там, он должен создать новую индивидуальность. Не Дмитрий. Не Боб. Герой. Некий герой, который может искупить свои грехи, связанные с тем, что он молчал, когда невинные становились жертвой экспериментов двух сверхдержав.

Чтобы преуспеть, ему нужно на практике освоить тот принцип, о котором он так часто говорил студентам: вселенная эволюционирует через вспышки насилия, и когда возникает новая экологическая ниша, то члены локального таксона будут сражаться за ресурсы, часто до смерти.

5

– Извлечь? – Михалков словно пробует слово на вкус. – Вытащить как больной зуб? Грязная процедура. Кровь и кусочки кости по всей груди. Нет, ничего такого в плане нет.

Хоффстетлер сам не убежден, что его идея так уж рациональна.

Кто может сказать, что в СССР девонианца не ждут худшие пытки, чем в США? Только вот неуверенность он давно оставил позади, ибо вынужден выбирать из реально плохого и потенциально плохого.

Хоффстетлер открывает рот, но тут скрипачи делают паузу, и он вынужден задержать дыхание. Музыканты вновь принимаются за дело, конский волос смычков трясется, словно обрывки паутины.

Шостакович: достаточно мощно, чтобы замаскировать любой опасный разговор.

– Имея на руках эти схемы, – настаивает Хоффстетлер, – мы можем извлечь его из «Оккама» за десять минут. Два тренированных оперативника – все, о чем я тебя прошу.

– Это твое последнее задание, Дмитрий. Почему ты хочешь все так усложнить? Счастливое возвращение домой ожидает тебя. Послушай, товарищ, совет, что я дам тебе. Ты вовсе не искатель приключений. Делай то, что ты делаешь хорошо, подметай за американцами словно умелая горничная и передавай нам совок с пылью.

Хоффстетлер понимает, что его, скорее всего, хотят обидеть, но удар мимо цели. Позже ему в голову придет мысль, что горничные и уборщики знают куда больше тайн, чем кто-либо на земле.

– Оно может общаться, – сообщает он. – Я видел это.

– Как и собаки. Но разве это помешало нам отправить Лайку в космос?

– Оно не только чувствует боль, оно понимает, что это. Оно как мы.

– Я не удивлен, что до американцев настолько медленно доходит подобное. Сколько времени они были уверены, что черные не чувствуют боль так же, как и белые?

– Оно понимает язык немых. Оно понимает, что такое музыка!

Михалков опрокидывает стопку водки и вздыхает.

– Жизнь подобна разделке оленя, Дмитрий. Ты снимаешь шкуру, режешь мясо. Просто и чисто. Как я скучаю по тридцатым – встречи в поездах, микрофильмы, спрятанные в косметичках. Мы перевозили то, что могли потрогать и почувствовать, и знали, что едем домой ради блага nashih liydei. Концентрат витамина Д, химикалии. Сегодня наша работа больше похожа на вытягивание кишок через дырку в брюхе. Совершенно иные вещи, которые мы не можем трогать: идеи, информация, философия. Ничего удивительного, что ты смешиваешь все это с эмоциями.

Эмоции: Хоффстетлер вспоминает, как Элиза дирижировала сиянием девонианца.

– Но что не так с эмоциями? – спрашивает он. – Вы читали Олдоса Хаксли?

– Сначала музыка, теперь литература? Ты человек эпохи Возрождения, Дмитрий. Da, я читал Хаксли, но только потому, что Стравинский высоко отзывался о его книгах. Знаешь ли ты, что его последняя композиция посвящена мистеру Хаксли? – Михалков кивает в сторону скрипачей. – Если бы только эти неумехи могли выучить ее.

– Тогда вы читали «Этот прекрасный новый мир», и именно в него мы попадем, если не будем руководствоваться тем, что мы знаем о врожденной доброте человека!

– Путь от рыбы в «Оккаме» до антиутопии будущего долог и очень утомителен. Дмитрий, ты не должен быть столь мягкосердечен. Если ты любишь фантастику, то давай вспомним Уэллса, чей доктор Моро сказал: «Изучение природы делает человека столь же беспощадным, как сама природа».

– Я уверен, вы не на стороне Моро.

– Цивилизованные люди рады делать вид, что доктор Моро – злобный монстр. Только это «Черное море». Мы одни. Можем быть честны друг перед другом, Дмитрий. Моро знал, что нельзя пройти одновременно двумя дорогами, и если ты веришь, что мир природы – это хорошо, то ты должен принять и его жестокость. Почему ты заботишься об этом существе? Оно ничего не чувствует к тебе. Оно безжалостно. И ты должен быть.

– Люди должны быть лучше чудовищ.

– Но кто такие «чудовища»? Нацисты? Японцы? Янки? – Михалков усмехается. – Разве мы все не делаем ужасные вещи, чтобы предотвратить акт окончательной чудовищности? Мне нравится представлять мир как тарелку фарфора, что лежит на двух палках, одна – США, другая – СССР. Если одна палка поднимается, то же самое должна сделать и вторая, иначе тарелка разобьется. Одно время я работал с человеком по фамилии Вандерберг, внедренным в Америку, как и ты. Кокетничал с идеалами. Как и ты. Только он не справился. Утонул в водоеме, который я не могу тебе назвать. Запрещено.

Отрыжка из пузырьков поднимается в аквариуме с крабами, словно вода, вся вода, принимала участие в заглатывании Вандерберга. Музыка слегка меняется, скрипачи отходят, чтобы дать дорогу официанту, который с поклоном ставит тарелку с крабом и стейком перед Михалковым.

Тот ухмыляется, засовывает салфетку за ворот и вооружается ножом и вилкой. Хоффстетлер рад такому отвлечению, он разгневан, но не думает, что будет так уж мудро показать это.

Особенно учитывая рассказ о судьбе неудачливого внедренца.

– Я служу ради блага нашей Родины, – говорит Хоффстетлер. – Я просто хочу… Нужно, чтобы только мы могли узнать секреты этого существа.

Михалков вскрывает краба, окунает мясо в соус, неторопливо жует.

– Ты был верен стране долгое время, – произносит он слегка неразборчиво. – Поэтому я окажу тебе услугу, я пошлю запрос по поводу извлечения, узнаю, возможно ли это.