Онлайн книга «Конец Смуты»
— Известно что, государь, с Салтыковым неладно вышло. — Не понял? — Да чего же тут непонятного? Оно, конечно, ты государь повелел в походе без чинов быть, и не след Бориске хвост поднимать, однако бесчестить его не следовало. Нет, опалу он всяко заслужил, за то разговору нет. А вот выдал ты его Василию зря. — Ты же мне сам про порядки рассказывал… — Я то рассказывал, да ты, царь батюшка не больно слушал. Вот если бы Бориска в поход пошел, да Бутурлина в походе не слушал, да лаял и бесчестил всяко и прилюдно, вот тогда в самый раз. А за то, что отказался от похода, следовала ему опала, вотчины отобрать тоже можно. — А чего же не удержал? — Удержишь тебя, к тому же тут это покушение с письмом случилось. — Злобиться бояре будут? — Сейчас нет, больно их эта грамота отравленная напугала, а потом припомнят! — А прочие Салтыковы? — Да пес, с ними. Кляузная семейка, да дядя его сейчас у короля Жигимонта… самое время всех их придавить, чтобы и не пискнули. Опять же, ты его на Заруцкого посылал, а он не шел и Бутурлину не давал, под это дело сыск надобно учинить. — Полагаешь, найдется чего? — Это как искать, государь. — Тоже верно. Кстати, о сыске, Мелентий далеко? — Да как ты велел государь, с нами и под присмотром, о чем-то с лекарем твоим беседует… — С ОˊКонором, а по-каковски они беседуют? — А я знаю, прикажешь позвать? — Ага, только порознь. Через некоторое время со мной поравнялся мой старый знакомец, иеромонах Мелентий с коим мы вместе обороняли Вологду. Святой отец был снова в драной рясе как при первой нашей встрече и смотрел без на своего царя хотя и не враждебно, но и без малейшей приязни. — Здравствуй, честной отче, — поприветствовал я его. — Здравствуй государь, — сдержано поклонился он мне в ответ. — Что-то вид у тебя, батюшка, опять неказистый, нешто опять разбойники ограбили? — Да какие разбойники, государь, слуги твои верные помяли чуток, это было, а более ничего. — И чего же ты святой отец, в таком разе, как бродяжка одетый, по Москве ходил? — Да выгнал меня отец-настоятель из монастыря, хожу вот теперь неприкаянный. Негде мне голову приклонить сиротинушке, подаянием одним и живу. Чем добрые люди пожалуют, тем и сыт. — Ну этому горю легко помочь, помнишь я тебя на службу звал? Приходи, хочешь в рейтары возьму, а хочешь в духовники пожалую, мне добрые ратники да верные люди везде нужны. — Грех тебе государь смеяться над иноком убогим, — скорбно провозгласил монах, услышав мои слова. — А тебе, пес бородатый, не грех царю своему лгать столь бессовестно? — Государь, что ты меня пытаешь? Ведомо ведь тебе что искал я. — Ребенка убить не дам. — Господь с тобой государь, и в помыслах того не было! — Опять лжешь. — Государь, смута может быть. Отродье Бориса и Самозванца… — Кончилась смута монах! Вот как меня царем выбрали, так сразу и кончилась. И чего там раньше было никакого значения не имеет. Не знает про то никто и, слава богу, пусть дальше не знают. Вырастет девочка, выдам замуж за хорошего человека и дело с концом. — Ой ли, государь, а идешь ты сейчас походом куда? Там ведь тоже дитя невинное? — Не трави душу! Честно скажу не знаю что сделаю. Пусть господь решит. — Все вы на волю божью надеетесь, а паче того что его воля с вашей совпадет. — Тоже верно, так ты чего, пойдешь ко мне на службу? — Я государь, нынче только богу служу. — А я что против? Говорю же, иди ко мне в духовники, а то мне Иона надоел хуже горькой редьки. Ну, а чего? Роду ты хорошего, насколько я знаю, грамоте учен, латынь вот знаешь. Ты же по латыни с лекарем моим беседы вел? Пока татары и рейтары «развлекались» с казаками основная часть моего импровизированного войска продолжала движение. Теперь впереди шел «государев полк», следом за ним я с драбантами, а замыкали движение по-прежнему конные стрельцы Анисима. Темнеет зимой рано и примерно в двадцати верстах от Бронниц я приказал остановиться на привал. Ночевка в зимнем лесу дело для русского человека в сию пору почти естественное. Одни ратники кинулись рубить лапник, для лежек, другие разводить костры для того чтобы сварить кашу. Третьи, тем временем, обихаживали лошадей. Я немного переживал за своих мекленбуржцев, которые, как мне думалось, были непривычны к таким спартанским условиям. Однако я ошибался, стараниями фон Гершова и моей щедростью у каждого драбанта была хорошая шуба, шапка и сапоги, а сами они были людьми тертыми и неприхотливыми. Так что русская мудрость о солдате, который дымом греется, а шилом бреется, сработала и тут. Единственным кого ночлег в лесу привел в ужас, оказался мой лекарь. Бедняга ОˊКонор смотрел на приготовления солдат с округлившимися от ужаса глазами и казалось вот-вот упадет в обморок. — Ваше величество хочет моей смерти, — жалобным голосом проговорил он, топчась в снегу. — Пьер, какого черта вы жметесь в стороне, идите сюда к костру, — позвал я его, — кстати, а где ваша шуба, которую я подарил вам, как только вы приехали? — О ваше величество так добры ко мне, — с благодарностью залепетал полуфранцуз-полуирландец исполнявший роль моего лейб-медика, — но эта шуба столь дорога, что я не стал надевать ее в дорогу полную опасностей. — Вы с ума сошли, друг мой, шубы существуют для того чтобы их носить. — О, да, мой государь, но ее соболиный мех столь прекрасен… в наших краях таких мехов нет даже у герцогов! — В ваших краях, Пьер, нет и таких морозов. Что же с вами делать, не могу же я допустить, что бы вы замерзли, вы мне еще нужны. — Увы, ваше величество, мне так и не объяснили, зачем я нужен вам в такой экспедиции? — Вы, дружище, единственный человек в моем окружении разбирающийся в химии, и мне очень интересно кто и, самое главное как, изготовил такой ужасный яд. Вы ведь провели необходимые опыты? Наш разговор прервал Никита Вельяминов, вытащивший откуда-то тулуп и накинувший его на дрожащего от холода лекаря. При этом мой кравчий бурчал про себя, что хитрый немец специально забыл шубу в надежде, что царь сжалится и пожалует со своего плеча. Почувствовав на себе тяжесть тулупа, лекарь блаженно улыбнулся и почти счастливым голосом ответил: — О, государь, человек изготовивший этот яд — гений! Или же заключил сделку с дьяволом, что почти одно и тоже. Я при всем своем искусстве так и не понял что это за яд и из чего он приготовлен. Ах, если бы этот человек не тратил свой талант на столь низменное дело как изготовление ядов, а занялся алхимией, он бы обессмертил свое имя. |