Онлайн книга «Шестнадцать деревьев Соммы»
– А на что вам знать про того врача? – спросил один из них. – Он же давно умер. – Он помог мне в детстве, – сказал я. – Я просто хотел снова увидеть его кабинет. Мужики покачали головами. То, что было раньше и прошло, интересовало их мало. Я огляделся. Голые стены, табуретки вокруг стола с пластиковой столешницей, календарь «Пирелли» с полуголыми бабенками, открытый на том летнем месяце, где фото самой красивой из них. Где-то здесь меня оставили. Теперь тут только полные пепельницы, сваленные в углу запчасти и грязный пол. Я с тем же успехом мог зайти куда угодно и почувствовать ровно то же самое. А именно ничего. Механики отряхнули комбинезоны от табачных крошек и разошлись. Но один остался – старый дядька с перекошенной губой. Он сидел с краю и не проронил ни звука. Теперь, с запинкой выговаривая слова, пристально смотрел на меня, видимо, опасаясь насмешки. – Доктор Буссат лечил меня после войны, – медленно выговорил он. – В гестапо меня били дубинками. – Речь давалась ему с трудом. – Вообще-то раньше я торговал рыбой, – сказал он, – но м-м-механику не н-н-надо много говорить. А зачем вам нужно узнать про господина Буссата? Почему бы и не рассказать? Я пересказал свою историю, а потом мы оба огляделись в комнате, словно теперь и для моего собеседника она предстала в образе приемной. – Помнится мне, что-то об этом писали в газете, – сказал он. – Но вы, может быть, и теперь сможете что-нибудь тут найти. Мой взгляд упал на стоящий в углу комод. Темно-коричневый комод, который местные жители уберегли от острых кромок деталей для двигателей и инструментов. На нем лежала груда старых каталогов запчастей к «Ситроенам». Комод был изготовлен в неподражаемом стиле ар-деко. Я присел на корточки и заглянул снизу на его дно, но клеймо принадлежало не Эйнару. На нем были изображены рыбка, инициалы Ш. Б. и год – 1940. Шарль Бонсержан. А ведь это местечко даже меньше Саксюма. Память о людях сохраняется тем дольше, чем меньше улиц в том месте, где они жили. – Остался от Буссата, – с напряжением выговорил механик. – Рука н-н-не поднялась его в-в-выбросить. – На нем написано «Ш. Б.», – сказал я. – А Шарль Бонсержан хорошим был столяром? Мой новый знакомый не понимал моего выговора. Я попробовал еще раз, и тогда он сказал: – А, да. Шарль-то. – Он наклонил голову, ожидая от меня пояснений, откуда я знаю это имя. – Вы с ним знакомы? – обрадовался я. – Да нет, не знаком. Он снова начал заикаться, поэтому переждал немного и лишь затем выговорил: – Но я знал, кто это. Лe-Кротуа – небольшой городок. Механику пора было идти чинить машину. Но, вероятно, ему стало любопытно узнать, что я собираюсь делать. Он выдавил из себя несколько обрывочных фраз, как будто наломал веточек для растопки костра. – Шарль был на несколько лет старше меня. В его семье все рыбачили, но у Шарля оказались золотые руки. Он поехал в Париж и выучился на столяра. Работал там, пока не разразилась война. Вернулся сюда, стал изготавливать мебель для местных. – Это он сделал мебель для кабинета доктора Буссата? – Может, и он. Красивая, помню, была. Вся в том же стиле, что этот комод. Старик ждал, что еще я ему расскажу. Хотел проверить, есть ли правда в деревенских сплетнях. Я спросил, не было ли у Шарля приятеля из Норвегии. Или по имени Оскар Рибо. Механик покачал головой, сказав, что настолько хорошо они знакомы не были. Я видел, что наш разговор ему уже наскучил. – Шарль столярничал только в молодости, – сказал он. – После войны он уж не столярничал. – А что так? – Он участвовал в La Résistance. Его тоже схватило гестапо. Пытали его. Два пальца отрезали. Что-то еще ему повредили, из-за чего у него руки стали дрожать, вроде как у меня губа. Работать-то он работал и потом. Они саботажников держали в одном большом доме до самого освобождения. Но такие резные вещи он уже делать не мог. – Как интересно, – сказал я, зная, что тут мне придется довольствоваться лишь этой правдой. Я попытался поставить себя на место Эйнара. На руках у него ребенок. Голова идет кругом из-за только что случившейся трагедии. Поблизости никого, кто мог бы вникнуть в его положение. Все перевернулось вверх дном. Уже ничего не изменишь. Дочь умерла. Племянник умер. Внук перепуган. Остается обратиться к другу, у которого он скрывался и раньше. Для Эйнара Хирифьелля это оказалось продолжением его побега 1944 года. Побег привел его в Лe-Кротуа. Может быть, сам Эйнар и позвонил дедушке. Сообщил ему весть, которая, он знал, подкосит брата и возбудит ненависть, и от этой ненависти будет невозможно избавиться до конца жизни. Но лишь бы я был в безопасности. Он попросил дедушку приехать сюда, но дождаться утра понедельника, когда откроется кабинет врача. Притвориться, что ничего не знал, чтобы ему не отказали в усыновлении, не признаваться, что ребенка увез, а потом подкинул его собственный брат. Шарль Бонсержан договорился с врачом, и у Эйнара образовалась чуточка времени на общение со мной. Хоть самая малость, прежде чем пришлось возвращаться на Хаф-Груни, к дождям и камням. Четырьмя днями измерялась не загадка моего исчезновения. А благородство двух моих дедушек. Механик сидел и смотрел на меня. Потом прервал молчание. – Кстати, о Шарле, – сказал он. – После войны доктор Буссат пытался ему помочь, но от дрожи излечить его не удалось. Так что Шарль занялся тем же, чем его отец, – стал рыбачить. – А кто-нибудь из его родных жив? – спросил я. – Чьих, Буссата или Шарля? – Шарля. – Да живы-то они живы… – Но они тут не живут? Мой собеседник покачал головой. – Уехали. Из них Шарль последним был, кто рыбачил. Странная история, собственно говоря. Я погрузился в задумчивость. Механик поднялся, давая понять, что ему пора браться за работу. – А что такое? – снова подал я голос. – Чего? – Вы сказали «странная история». – Ну, когда немцы оккупировали побережье, они первым делом попортили все рыбачьи лодки. Сожгли или разбили, чтобы невозможно было бежать в Англию или контрабандой ввозить оружие. После освобождения Шарль первым принялся ловить рыбу. – А что тут странного? – Да лодка необычная была. Огроменную такую лодку он построил, чтобы ставить сети у берега. Как раз тут объявился один плотник, помогал ему. Не представляю, где они ухитрились сразу после войны раздобыть материал. Крест на кладбище, и тот не из чего было сколотить. Но лодку эту радостно было видеть. Народ изголодался. Из кармана комбинезона у механика торчала авторучка. Я попросил ее у него на минутку, после чего разорвал обертку «Голуаз», высыпал сигареты в карман рубашки, а на внутренней стороне обертки набросал очертания «Патны». |