Онлайн книга «Шестнадцать деревьев Соммы»
– Вы с лета-то ели что-нибудь? – спросил я. Таллауг раздумывал, как бы ответить, но приступ кашля заставил его согнуться пополам, и он просто махнул мне рукой, приглашая войти. – Мне теперь ничего не вкусно, – сказал священник и зашел в дом, шаркая ногами. Задники его тапок шлепали по стертому до матовости паркету гостиной. – Кофе? – задал я новый вопрос. – Могу сварить. – Благословляю тебя на это от лица Церкви. И на то, чтобы сходить к ящику за газетой. Хоть в ней и читать-то нечего теперь. Скоро перейду на областную. В кухонных шкафчиках у священника было шаром покати, если не считать чая в пакетиках и пачки печенья. На пластике стола среди редких хлебных крошек стояла заросшая чашка. Слышно было, как он кашляет в глубине дома. Я поехал в коопторг. Закупил всего, словно собирался зимовать в избушке на пастбище, заполнил две картонные коробки. Прихватил центральных газет. Вернувшись, я услышал из коридора громкий голос диктора местной радиостанции. Расставил продукты по шкафчикам, сварил кофе и пошел на звук. Магнус был у себя в кабинете, лежал на диване под книжной полкой. – Ага, кофейком пахнет? – сказал он, привстав. – Или это Он прибрал меня в Царствие Небесное? – Да нет, это всего лишь кофе из коопторга, – отозвался я. – К счастью. Пастор выключил радио. – Сойдет. Много сварил-то? – Полтора литра. – Хорошо, – сказал он. – Ну, теперь рассказывай. Всё до последней капли. * * * Потом Таллауг долго сидел с закрытыми глазами. Тихонько покачивался вперед-назад. – Вы не спите? – спросил я. Старый священник открыл глаза. – Вовсе нет. Бодрее бодрого. Он отвел локти за спину и выпрямил спину. – Будучи пастором в Саксюме, я повидал и услышал много такого, что заставляло меня усомниться в мудрости божественного плана создать человечество. Но теперь я больше в этом не сомневаюсь. Снаружи все окутало зимней мглой. – Все мучаешься? – спросил Таллауг. – Из-за того, что убежал тогда в лес. – Дa, – сказал я. Некоторое время мы молчали. – Не надо, Эдвард, – снова заговорил потом Магнус. – На этот случай у меня не припасено цитаты из Библии. Но мы невинны во сне и невинны во младенчестве. – Я знаю, что это так, – ответил я. – Но не могу отделаться от этой мысли. – Ты уже стократ отбыл наказание, к которому тебя никто не приговаривал. Подумай о своем дедушке. Я теперь в более ясном свете представляю себе его, сидящим в одиночку на органном концерте. Может быть, он чувствовал, что все идет к тому, что, затосковав по своим родителям, ты будешь винить себя в их гибели, и боялся этого. Мы снова замолчали. Но на этот раз ненадолго. Таллауг повернулся ко мне, скрипнув стулом. – И почему только мы, норвежцы, говорим «кофейник-термос для телевизора»? – сказал он. – Нету ведь «кофейника-термоса для радио». На дне еще оставалось немножко кофе, и мы допили его пополам. – Мне интересно про этих двух женщин, – сказал старый пастор. – По которой из них твое сердце бьется сильнее? – Поди знай. По Ханне – когда сжимается, по Гвен – когда разжимается. Священник с трудом поднялся со стула. – Любил я одну девушку. Когда учился в университете. Но ничего из этого не вышло. Слишком долго раздумывал, а надо было действовать быстро… – Он окинул взглядом книжные полки, стопки старых проповедей. – Загляни-ка в зеленую коробку возле конторки. Я послушался. Присел и полистал пожелтевшие странички корректуры «Вестника Саксюмского прихода». – Я выпускал его при помощи супизов и пишущей машинки, – рассказал Магнус. – Но ты под ними посмотри, ниже, и увидишь кое-что гораздо более любезное Господу. Только обещай, что не зароешься в них сразу. Там была стопка потрепанных специальных выпусков журнала «Плейбой». – Холостяком я ориентировался в прессе, способствовавшей решению проблемы безбрачия, – сказал старый пастор. – Их регулярные выпуски так себе, мне не по вкусу их гедонистический профиль. Но ежегодно в мае они публикуют специальный выпуск. «Girls of Summer» [76]. Я был подписан на них много лет. Как видишь, здесь только девушки, а текста никакого. Никаких эксплицитных пояснений. Лишь величайшее творение создателя. Женщина, какой она дана нам Господом. К сожалению, в бумажном варианте не дотягивает до оригинала, как Библия. * * * В начале февраля я пошел в березовый лес. Один, взяв с собой валочный топор. Не прихватив ни табака, ни перекуса. Присмотрел первое дерево, развернул топор боком и рубанул. С веток посыпался снег. Пока он весь не оказался на земле, я смотрел на небо, широко открыв глаза. На щеках у меня таяли снежинки. Дальше было так же. Обходя вкруг дерева, я делал на стволе равномерные зарубки, чтобы под конец береза осталась балансировать на тонкой сердцевине, подобно песочным часам. Потом прикладывал ладонь к стволу и мягко толкал его вперед, будто это спина ребенка, которого я учу прыгать в воду. Рука на спине – лишь знак того, что я пробуду с ним столько, сколько можно. Свилеватая карельская береза медленно падала, покряхтывая, сугроб бережно принимал ее, ветви обламывались под снегом с многозвучным хрустом. Я обрубал сучья, отмеривал нужную длину и отделял кусок ствола. Пригнал старый «Дойтц». Когда небо потемнело до синевы, сзади на нем лежало восемь распиленных деревьев. Я выехал из леса на низкой передаче, любуясь открывающимся мне видом на хутор. Он был окружен дымкой зимнего света, в щели между бревнами сложенного «в лапу» дома набился снег: яркие белые полосы, подчеркивающие этапы когда-то выполненной работы. И так три дня, только топор и ручная пила, чтобы можно было работать без наушников. Тяжелый труд на морозе, отвлекающий от лишних мыслей. Часть железных скоб лопнули, когда березы падали; остальные я выковыривал из чурок зубилом уже на хуторе и складывал их в колючую горку металлолома. К четвертому дню у меня практически все уже было сделано. Я занялся обрубкой сучьев, и тут повалил снег. Началась метель, и сквозь снежную пелену я увидел, как за деревьями промелькнуло что-то красноватое. Она появилась на протоптанной мной дорожке со своими осветленными волосами, уже начавшими отрастать, возвращаясь к родному каштановому цвету. – Картошка вырыта рано, овцы согнаны поздно… Потерял ты хозяйственные навыки, Эдвард Хирифьелль. – Она остановилась метрах в пяти от меня. – Но, может, тебе и там тоже нелегко пришлось. – Спасибо, что осенью помогла мне с овцами, – сказал я. |