Онлайн книга «Шестнадцать деревьев Соммы»
Гвен почувствовала, что я проснулся, и обернулась. И мы поступили так же, как поступали в Хирифьелле всегда, лишь бы не касаться сложных проблем. Мы плотно позавтракали, как можно меньше разговаривая. Покурили на каменном крылечке, наблюдая, как обсыхает от росы трава. Завели старый трактор «Дойтц» и поехали работать. Но это давалось ей плохо. Она осторожничала, поднимая тяжести: раскорячивала ноги, чтобы ноша не коснулась ее и не запачкала одежды. Я привел ее на картофельное поле и показал, что надо делать, но Гвен за всю жизнь ни разу не притронулась к земле. Тем единственным, с чем она действительно умела управляться, кроме чайника и проигрывателя, был «Зетленд». Здесь же она бестолково суетилась, не зная, за что взяться, и боясь попортить маникюр. Но в конце концов решилась попробовать. Лемех взрыхлял землю, откидывая верхний слой, и на поверхности, словно драгоценные камни, появлялись мелкие плоды семенного картофеля. Однако Гвен собирала их пальцами, а не всей ладонью, осторожно складывала в ящик, и это занимало уйму времени, потому что она все время следила за тем, чтобы не запачкать одежду, и постоянно отряхивала руки от земли. Через пять минут, взглянув в зеркальце, я обнаружил, что она остановилась и озирается по сторонам. Я слез со старого «Дойтца» и положил руку на его капот. – Как ругаться по-норвежски? – спросила Гвен. – Чего? – Я спросила, как ругаться по-норвежски! – крикнула она. – А… – Я серьезно. Останови этот чертов трактор! Кудахтанье дизельного мотора замерло. – Как вы ругаетесь? Damn здесь не подходит. Fuck тоже. Пара ворон покружила над нами и уселась на елку. – Ну, черт – это как бы универсальное словечко, – ответил я. – Ш-э-э-эрт? – Ну. Не «Э», а «О». Ты произносишь, как врач-иностранец. – Черт! А что еще? Давай еще! – Вот попробуй: «к чертовой матери». «Елки-моталки». «Да катись все к чертовой бабушке». Она схватила камень и бросила в меня. – Fuck, катись все к чертовой бабушке. ЧЕРТ! К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ! – «Мать твою» тоже неплохо, – добавил я. Гвен продолжала ругаться по-норвежски и неожиданно рванула на себе блузку. Пуговицы покатились в борозды на земле. Она скинула блузку и принялась ее топтать. – Черт! Комары! Чешется! – закричала она и стала чесать руку испачканными в земле пальцами так истово, что кожа покраснела. А потом натянула на себя испорченную блузку и зашагала к дому. Вороны снялись с ветки и улетели. Я принюхался к воздуху. Худшее, что могло сейчас случиться, – это если б пошел дождь. Может быть, Ингве согласится помочь мне выкопать остальную картошку? И еще одна мысль свербила у меня в мозгу. Если б я вернулся на хутор один, то картина, которая открылась бы мне утром, представляла бы собой длинный ряд ящиков с картошкой и отдых под сливовым деревом в компании с Ханне Сульволл. Картошка уродилась неплохая, хотя за ней неделями не ухаживали. Весна выдалась теплой, и картошка начинала прорастать на свету еще до того, как попадала в землю. Но, казалось, сама земля возмутилась, что хуторянин из Хирифьелля так рискует, и взяла все на себя. Я пошел к дому. Когда был уже на полпути, увидел идущую навстречу незнакомую тетку. Она чапала в клетчатом переднике, платке и высоких резиновых сапогах – они были ей велики, и голенища хлопали по икрам. Только когда между нами оставалось метров тридцать, я поверил, что это Гвен. Двадцать метров, пятнадцать… Вроде и она, и не она. Она надела рабочую одежду Альмы. Воспоминание стрелой пронеслось у меня в голове. Голос бабушки, внимательный взгляд исподтишка. Но это видение тут же исчезло, словно унесенное порывом ветра, – и вот уже это снова Гвен, в одежде, позволявшей ей нагибаться без того, чтобы где-то давило. Косметика смыта. По пути сюда она плакала, да и теперь все еще всхлипывала, погружая пальцы глубоко в землю и нащупывая картофелины, – в черной одежде, с черными пальцами, и на душе черно. * * * – Почему тут зола среди поля? – спросила она. – Я тут кое-какую мебель сжег, – сказал я, помолчав. – А здесь – чтобы искры не долетали до домов. Я продолжал возиться с картофелекопалкой. Обернулся, а Гвен нет. Положил на землю вилкообразный ключ и догнал ее, когда она уже ступила на тот мертвый участок, где землю покрывали обугленные головешки и зола. Зато картофельная ботва рядом поднималась куда выше, чем в других местах. – А она здесь крупная выросла, – сказала Гвен. – Зола – хорошее удобрение, – объяснил я. Она выдернула кустик картофеля. Похлопала им по голенищу, отряхивая от земли. Здоровая, с сеточкой на розовой поверхности «Пимпернелька». – Смотри, хорошая какая, – сказала Гвен. – Наберем на обед? – Давай лучше на другом поле накопаем, – предложил я, повернувшись, чтобы уйти. – Не-а, давай этой наберем, – возразила она, вытащив еще кустик. – Хочу эту. Я ее своими руками вытащила. – Гвен, – сказал я, отерев ладони о брючину. – Я здесь не мебель сжег. Я сжег гроб. Она так и стояла с картофельной ботвой в руке, пока я рассказывал о гробе из свилеватой березы и о дедушкиных похоронах номер два. Долго молчала. Потом начала отделять картофелины от корней. – Да уж, из тебя все клещами приходится вытягивать, – заявила Гвен. «Из тебя тоже», – подумал я. – В любом случае, – сказала девушка, – спасибо, что рассказал. Но я не передумала. Совсем наоборот. Я хочу поесть именно этой картошки. Она собрала клубеньки в складку фартука, ступила в выгоревший круг и пошуровала ногой в угольках, оставшихся от сожженной березы. Словно Альма, танцующая на могиле у дедушки. – Здесь что-то лежит, – сказала она. Это было лезвие ножа. На черенке я увидел клейма, которые раньше были скрыты под рукоятью из свилеватой березы. Соскоблил сажу большим пальцем. Проступили цифры номера и свастика. С чего я взял, что штык русский? Простое объяснение, удовлетворившее ребенка? Несколько слов, оброненных целую вечность тому назад? Я узнал номер. Тот же самый, что на дедушкином бергмановском «Маузере», который я до сих пор прятал под флисовой изоляцией на чердаке. Штыки получали тот же серийный номер, что и ружья, – значит, этот обломанный штык был его собственным. Сам ли он сломался, во время войны или после нее, или дед сломал его в порыве гнева от увиденного? Вопрос без ответа. Преображения без свидетелей. |