Онлайн книга «Такое разное будущее»
– Обед был? – Не знаю. – Рыбный день, – буркнул он как бы про себя, приводя в порядок одежду. Между отряхиваньем рукава и подтягиваньем брюк добавил: – Хоть бы картошечки жареной. Опять небось каша. Все каша да каша. Чего-нибудь жареного, ядри их, на зуб… – Он бегло глянул в мою сторону. – Ты это впервой, или как? А то я пошел. – Что – впервой? – Кончай прикидываться. Старо. – Это не я прикидываюсь, а вы. – Я? – удивился он. – Кем же? – Вы знаете кем. – Так мы можем до морковкина заговенья, – бросил он с неудовольствием. Присмотрелся ко мне. Никаких сомнений не оставалось. Последний раз я видел его, когда он фотографировал тайные документы. – Секретник? – медленно произнес он. – Почему? Очередь за мундирником – разве нет? – Какой еще секретник? Он подошел ко мне. Глянул на мою ногу. Она его заинтересовала. – Стучалка, – решил он наконец. – Что? Кто? – Ты. – Я? Скажете вы что-нибудь по-человечески или нет? Никакой я не секретник – и не стучалка. – Нет? Тогда откуда? Из засыла? – Вовсе не из засыла! – Это как же? Ниоткуда? Так чего тебе надо? – Ничего. Это вам чего-то надо. – Чего? Он дважды прошелся по ванной, от стены до стены, держа руки в карманах; у самой двери глянул на меня искоса, наконец остановился и сказал: – Ну, ладно. Допустим, ошибка… А ты, случаем, не шифроломщик? – Нет. – Сороковуха? – Не понимаю, о чем вы. Он протяжно свистнул. – Ладно. Не верю, но пусть уж. Мне-то что? Не диковина лезть в дерьмовину. Значит, говоришь, миссионщик? Я не знал, что отвечать. – Я вас не очень-то понимаю, – начал я. – Если речь идет о моей Миссии, то… – Та-ак, – протянул он. – Инструкцию получил? – Получил, но… – Тю-тю? – Да. Вы, может быть, знаете, что… – Погоди. Он наклонился рядом со мной, вытащил из-под ванны аппарат в футляре и, осторожно усаживаясь на биде, достал из футляра пачку печенья. – Обед накрылся, – объяснил он с набитым ртом. Несколько крошек посыпались ему на грудь. – Я сегодня добрый, сам видишь. Стало быть, хочешь знать, что творится? – Хочу. – Святой отец был? – Был. – А лилейная белизна? – Простите? – Ага, еще нет? Ладно. Похоже, восьмидесятчик. Он примерял какую-то мысль к моей безустанно трясущейся ноге, вглядываясь в нее внимательно и не переставая жевать. Кончиком языка он останавливал бегство крупных крошек с губ. – После старика, значит, – заключил наконец он. – А? И жирного подсунули, так ведь? Вздутый пухляк! Ладно, молчи, и так видно. А изжога – это от старикана. Он стукнул пальцем по футляру аппарата. – Есть хочешь? А? – Спасибо. Он даже не слышал. Устраивался поудобнее на сиденье выверенными, крохотными движеньями, стараясь не задеть крестцом торчащие сзади краны, – так умело, словно полжизни просидел на биде. – Пшиво, – сказал он как-то грустно. – Что, насмотрелся? Кожа роговеет, бородавчики-красавчики, перхоть разбушевалась, мотыльково, хрючно, мутяга-тошняга, а ты как авгур этакий над кишкой! Кустарничком в ухе, паскуда, к тебе обращается, а ты то так, то эдак, складываешь, раскладываешь и ничего не сечешь… Подозреваешь еще испытание или уже бардак? – Простите, но… – Испытание, – окончательно решил он. – Комбинируешь, брат, и этим живешь! Чайком живешь! Чайком сыт не будешь! Нога так иногда заведется, если уже ни в какую, и не желает, паскуда, переставать… Булавочками во сне кололи? – Нет. Почему вы… – Не мешай. Мухи в чае были? Искусственные… – Были! Я не понимал, куда он клонит, – и все же улавливал в этом какой-то смысл, очень близко меня касающийся. – Этот кустарник… – проговорил я, – вы… об адмирадьере? – Нет, о маковом пироге. Старик нас обоих переживет, спорим? Помню, сам такой был, когда полотенцами тут еще и не пахло, а уж пока за бритвой набегаешься… Гуща кофейная… Канцеляризовали тогда без гигиены этой, на гущу брали, на пушку, все втихаря, шито-крыто, в Подвальный отдел посылали, трах-бах, допросельник, сапогом в морду, откаблучат, и будь здоров… А теперь разве что постреляют… Стреляли? – В коридоре? Да! Что это значит? – Триплет. Засып тройника. Ну, шпинцели позаменялись, а один хватил через край. Переусердствовал. Вот это и значит. «Да это матерый шпион! – думал я быстро. – Один жаргон чего стоит… Но чего он от меня хочет? Отказался от обеда, чтобы поговорить, ишь какой участливый… Ого! Надо держать ухо востро…» – Надо ухо востро держать, так? – отозвался он и прыснул при виде моей физиономии. – Ну, чего пялишься? Я-то тертый калач, видал виды… зубы на этом деле съел… инструкция – закачаешься… ты думал, твоя? Как же! Всё на потоке, миляга… Мушки в чае и прочее разное… Из всего этого только чай остался, как раньше… Он насупился и откуда-то из глубин скуки, которая выползла на его лицо, сразу состарив его, из своей обособленности и усталости вытаращился на сияющие девственной белизной двери. – Простите… – заговорил я, – почему вы ничего не можете сказать просто, по-людски? – А как я говорю? – удивился он. – Что все это значит? И что вы… зачем вы мне тут… – Ну-ну, спокойно. Только зря ты мозгуешь насчет себя: может, я пятнышко, которое вывести надо? А может, внедренец? Втычка? Затычка? Спичка? Болячка? Фигель-мигель?.. Эх, не стоит. Так и так крышка. – Какая крышка? – Всему крышка. Коленом под зад – и шабаш. Вроде бы все по-старому: розы лепесток лижешь, а сердце бьется: засып или нет?! И вот уже будто запустили тебе под кожу ежа, и уж резвится он там, шебуршится – весь дрожишь, весь психуешь… По привычке, понятно, ведь что осталось? Фигуранты. – Что вы хотите этим сказать? Какие еще фигуранты? Еж под кожей? Что, дескать, нога у меня трясется? Вы об этом? Ну и что? И… что вы тут, собственно, делаете? – Знал бы ты, что я делаю… Ну-ка, взгляни… – Наклонившись ко мне, он ткнул пальцем себе в лицо. – Ничего себе вид, а? Загубили меня ни за грош, и хоть бы знать, кто, – а тут одни только чесанки-обезьянки, мандрильоны шпинцелей, орава да кодло, лапша на уши, и конец… |