Онлайн книга «Такое разное будущее»
– А! Профессор Суппельтон! Приветствуем дорогого коллегу! – грянул Делюж так, что эхо отозвалось. Прочие подхватили восклицание, перестали топать и пританцовывать, обменялись поклонами, сердечными рукопожатиями; прибывший – в тужурке, седой, с галстуком-бабочкой – понимающе улыбался. – Профессор Шнельсупп! Просим посвящения в низшие тайны: что это такое?! – загремел Барран, развязно перебирая ногами, точно хотел пуститься в пляс. – Это… мозг, membra disjecta… [33] – отозвался старец в черном. Действительно, на столах стояли в идеальном порядке увеличенные части мозга – на подставках, белые, похожие на переплетенные кишки или абстрактные скульптуры. Профессор обмахнул перышком одну из них. – Мозг?! – радостно выкрикнул Барран. – Тогда, господа, за эту гордость нашу! Ну, за мозг! – поднял он бутылку. – Но под этот тост надо выпить вакхически, буколически и анаколически!! Он налил всем, во что только можно было, и принялся молитвенно читать этикетки экспонатов. – О, гирус форникатус! – начинал он, а остальные хором подхватывали, смеясь до слез. – О, тубер цинереум! О, стриатум! Четверохолмие, вот что нам подавай! – …холмие!!! – зарычали они восторженно. Старец в тужурке по-прежнему не торопясь смахивал пыль, словно никого не замечая. – О, турецкое седло! Хиазма оптикум! О, гирус! – распевал Барран. – О, восходящие пути! О, Варолиев мост! – Ой, на мосту Варолия… – заголосил крематор. – Мягкая оболочка! Твердая оболочка! Паутинная оболочка!!! – заливался Барран. – И гирус! Господа, умоляю, не забывайте о гирусе! – Осторожно, тут формалин, – флегматично заметил профессор Шнельсупп или, может, Суппельтон. – О, формалин, формалин! – подхватили они. Вообще они подхватывали все подряд. Снова построившись в поезд, они увлекли старого анатома, назначив его начальником станции, а его замшевую тряпочку – флажком, а я, прислонившись к ближайшей скамье, смотрел на это блуждающими глазами. Зал гудел эхом пьяных выкриков и топота, еле освещаемый снизу, – вогнутости его купола, темные, словно огромные пустые глазницы, казалось, неподвижно смотрят на нас. В трех шагах от меня, на металлическом стояке, застыл невзрачный, сгорбленный, весьма преклонного возраста, беззубый и потому особенно серьезный скелет с безропотно опущенными руками; на левой недоставало мизинца – ах! его отсутствие ужаснуло меня, я подошел ближе, заметив, что на груди у него что-то блестит. У ребра болтались на заушнике золотые очки… Так вот он где! Так вот куда он добрался? Стал экспонатом почтенный мой старичок? Научным пособием? И это – наша третья, последняя встреча? Неужели все было только для этого, только для этого?.. – Хэй, – голосил Барран, – в твои руки, крематор-смотритель! Hiclocus, ubi Troia fuit [34]! Кошелки-лукошки! Снуппель-Шаппель-Траппельтон! Признайся: ты получил сегодня Орден Denuntiatio Constructiva [35] на Большой Висельной Ленте!! – Осторожно… ой!! – простонал задыхающийся анатом; он мчался за остальными, подчиняясь силе, трепыхая разлетающимися фалдами тужурки. Увы, было уже поздно. Разогнавшаяся компания задела этажерку – с грохотом, со сверканием выпуклых стекол все полетело на пол, из банок брызнули струи высокоградусного спирта, раскорячились вылетающие из них уродцы… Запах сдерживаемой годами смерти заклубился по всему амфитеатру. Трое пирующих оробели и бросились в бегство, оставив анатома над грудой осколков. Я украдкой, вдоль стены, пробрался следом за ними. Двери хлопнули. А в комнате ждали уже новые бутылки; как ни в чем не бывало ученые бросились к ним, чтобы снова выпивать и наливать; почувствовав под собой спасительный стул, я понемногу стал засыпать, уплывая в гомоне, словно в море, в воспоминаниях у меня еще поблескивала проволочка, заушник очков, хотя нет уже уха, ах, жалость, жалость… Вдруг все заслонил бледный, сверкающий по́том, необычайно длинный призрак. – Как… кое у вас… длин… иное лицо… про… фе… ссор… – сказал я, стараясь не споткнуться на каком-нибудь слоге. Голову я положил на стол, как на подушку. Барран, с сонной и наполовину злорадной ухмылкой, перекошенной влево, зашептал: – Только червяк способен по-настоящему быть червяком… – Какое у вас лицо… – повторил я тише, тревожней. – Что там лицо… Знаете кто я? – А как же… профессор Барран… проникно… венец… – Не будем о проникновении… это Делюж… видите ли… я веду дело об отстранении от должности… Я попытался встать, хотя бы выпрямиться, но не мог, а лишь повторял: – Что? Что? – Да, дело об отстранении от должности. – Меня? Он усмехнулся левой щекой – правая оставалась печальной. – Нет, не вас, а Того, Который в шесть дней… а на седьмой перевел дух… – Это… шутка? – Какая там шутка! Мы проверили… есть тайники… в темных туманностях… в головах комет с двойным дном… – А, ну да… известное дело… – успокоенно бормотал я. – Гос-по… господин профессор… – Да? – Что такое… триплет? Он обнял меня и стал нашептывать проспиртованным дыханием: – Я скажу тебе. Ты хоть и молодой, но зданьевец… и я зданьевец… так что – не скажу тебе? Скажу, все скажу… Тут дело такое. К примеру – есть зданьевец. Наш. Ну а если кто-то наш, то по чему это видно, а? – По тому, что… видно, – проговорил я. – Ага! Прекрасно! А если видно, можно и сделать вид. Тот, кто делает вид, будто он настоящий зданьевец, тот, значит, так: был наш – потом вербанули его, заагентили, подкупили те, а потом наши его цап! – и обратно переагентили. Но перед теми – чтобы не выдать себя – он по-прежнему делает вид, что у нас только делает вид, будто зданьевец. Ну а потом те опять берут верх и обратно его перетягивают, еще раз, – тогда перед нами он делает вид, что перед теми делает вид, что перед нами делает вид, понял?! Это и есть триплет!!! – Это… несложно, – сказал я. – А квадруплет значит – еще раз его? – Ну да! А ты башковит, однако… хочешь, теперь же тебя вербану? – Вы? – Я… – Гспдин… профессор? – Ну так что, что профессор? Я курирую агентурантуру. – Туда – или обратно? – А тебе-то что? – Ну… все-таки… как-то… |