Онлайн книга «Я признаюсь»
|
Потому. Потому что я отец и у меня трое сыновей. И за эти почти пятнадцать лет мне сотни раз доводилось поднимать ребенка и брать его на руки. Бессчетное число раз. Потому что – и тут все взрослые, кому привычен этот жест, меня поймут – когда берешь ребенка на руки, то самое приятное в этом, самое успокаивающее ощущение защищенности, да, именно защищенности – а уж, бог свидетель, в стратегиях защиты и укрепления несущих стен я разбираюсь, – и для души, и для тела, – это «рефлекс коалы». Стоит только ребенка приподнять, как он, как и все, полагаю, детеныши млекопитающих, поднимает ноги, чтобы обхватить тебя за талию. Они делают это бессознательно. Они никогда не задумываются об этом. Это рефлекс. Стоит нам только протянуть к ним руки, как тотчас же врожденные навыки заставляют их прижиматься к нам всем телом, распределяя нагрузку, чтобы казаться легче. Чудесная природа. Чудесная, но не слишком последовательная, позволяющая одному то, в чем отказывает другому: этот маленький Максим с его мертвыми ногами оказался слишком тяжел для меня. Я этого никак не ожидал. Мгновенно перестав быть всезнающим болваном-экспертом, с легкостью анализирующим все подряд, я развел ноги ребенка по обе стороны от своего центра тяжести, поддерживая их снизу, попрощался с директрисой и смиренно предложил его родителям вместе с нами отправиться на паркинг. Раз уж надо залатать, будем латать все вместе, так веселее.  Оказалось, действительно веселее. Папу Максима звали Арно, а маму – Сандрин. Они не сердились, они просто очень устали. Поскольку я больше не хотел лишать себя тепла рук их сына – полагаю, это было подсознательным желанием искупить как мое собственное раздражение и недавнюю проповедь, так и факт присутствия на этой земле троих моих здоровых детей, – то Сандрин нашла емкость с водой, а Арно разобрал колесо. Он же взялся показать мальчикам, как найти дырку в камере по поднимающимся в воде пузырькам, как хорошо отшлифовать и обезжирить резину, перед тем как клеить заплатку. А я все это время служил одновременно подъемным краном, погрузчиком и люлькой для маленького любознательного мальчика. Эта роль была по мне. Давно уже я не чувствовал себя настолько полезным на стройке. Не имея времени, поскольку меня ждали показания моих датчиков, я не смог принять приглашение Арно и Сандрин на чашечку кофе, но мы расстались по-дружески и весьма приободренные, а Максим с Валентином отправились трудиться дальше. Максим сам крутил колеса своего кресла, а Валентин шагал рядом. Я чуть было не крикнул ему: «Ну давай же, подтолкни его» – но вовремя спохватился. Немного логики, мсье эксперт, немного логики.  – 183 миллиметра на Г1, 79 на Г2, 51 по Универсальной и 12 по оси, – отрапортовал мне Франсуа, не успел я повесить трубку и убрать телефон (а вместе с ним и все тревоги Жюльет) в карман. Поскольку я молчал, он добавил: – Это тебя удивляет? Дверь багажника его служебной машины была открыта нараспашку, он удобно устроился, сидя на какой-то канистре, и его пальцы бегали по клавиатуре ноутбука, стоящего внутри. – Это тебя не удивляет? – удивился он, тогда как я снова смотрел на северные фасады резиденции «Вязы». Этот великолепный жилищный проект из пятидесяти девяти квартир, пустых, но с «отделкой под ключ», как было написано на щите три на четыре метра прямо передо мной – в июле прошлого года. – Это меня… – прошептал я. – Что, прости? Он знаком показал, что плохо меня слышит из-за своей каски. – Тебе еще долго? – Я почти закончил. – Закончишь потом. Пойдем пообедаем. Нам спешить уже некуда.  На самом деле я бы даже не пытался выведать секрет Валентина и, вероятно, никогда бы его не узнал, если бы у Лео, лучшего друга нашего Тома́, не было бы младшей сестренки шести лет. Младшую сестренку звали Амели, и она была весьма болтлива. Она рассказала старшему брату об «ужасной выходке» Валентина – об ужасной выходке, о которой уже знала вся школа, о которой только и говорили все ученики и все взрослые, которые были там в тот день, и которая, само собой, останется в анналах этого школьного двора на веки вечные. Амели была болтлива, и уже вечером, когда мы все сидели за столом, вот что мы с Жюльет услышали: Габриэль: Эй, Вава? Валентин: Чего тебе? Габриэль: А это правда, что ты сегодня проткнул колесо кресла-каталки твоего одноклассника? Валентин: Да. Старшие ржут. Тома́: Вообразил себя в «Тысяче миль» [27], или что? Снова ржут. Габриэль: И чем ты его проколол, кнопкой, что ли? Валентин: Нет. Тома́: Гвоздем? Валентин: Нет. Габриэль: А чем? Валентин: Циркулем. Хохот. Тома́: Почему? Что он тебе сделал? (И в этом я увидел детскую мудрость: во-первых, само по себе кресло-каталка не представляет из себя ничего особенного, во-вторых, на школьном дворе никаких гнусностей просто так не бывает.) Молчание. Габриэль: Не хочешь говорить? Молчание. Тома́: Он тебя обозвал? Молчание. Габриэль: Этот дурачок стибрил у тебя твой пенал? Валентин (в шоке): Никакой он не дурачок. К тому же у него есть все выпуски «Ариоля» и «Кид Пэддла» [28]. Габриэль: Да ну? Так скажи нам, что же он тебе сделал… Молчание, и наш малыш снова чуть не плачет. Старшие обожали своего младшего братца. Для них тоже он был настоящим подарком, и видеть его таким несчастным, в таком состоянии, было им невыносимо. Габриэль: Вава, скажи нам немедленно, что он тебе сделал, не то мы сами у него завтра спросим. Валентин (который от такой угрозы перекосился весь с головы до ног): Я… я не могу вам… не могу вам это сказать, – зарыдал он, – потому что ма… мама будет меня ругать. |