Книга Шантарам, страница 102 – Грегори Дэвид Робертс

– Твое дело, приятель. Мне без разницы. Она просила, я передала.

Я посмотрел на Тарика. Он не выглядел усталым, но я знал, что скоро его сморит сон. Я решил, что ему не мешает отдохнуть, прежде чем мы двинемся к нам в трущобы. Скинув туфли, мы вошли в дом Карлы и закрыли дверь за собой. В большом саромодном холодильнике я нашел бутылку воды. Выпив воды, Тарик опустился на груду подушек и стал перелистывать журнал «Индия тудей».

Лиза сидела в спальне Карлы на постели, подтянув колени к подбородку. Кроме красной шелковой пижамной куртки, на ней ничего не было. Виднелся хвостик белокурых лобковых волос, и я оглянулся, чтобы убедиться, что мальчик не может заглянуть в комнату. В руках она сжимала бутылку виски «Джек Дэниелс». Ее длинные вьющиеся волосы были небрежно собраны в пучок, съехавший на сторону. Она глядела на меня оценивающе, сощурив один глаз и напоминая стрелка, примеривающегося к мишени.

– А где ты раздобыл этого малыша?

Я оседлал стул, положив руки на его прямую спинку.

– Он достался мне как бы в наследство. Я его взял в виде одолжения.

– Одолжения? – Она произнесла это слово так, будто это было название какой-то заразной болезни.

– Ну да. Мой друг попросил меня обучить его английскому.

– А почему же он сидит тут, а не учит английский дома?

– Я должен держать его при себе, чтобы он в это время обучался разговорному языку.

– Держать при себе? Все время? Куда бы ты ни пошел?

– Да, так мы договорились. Но я надеюсь, что через пару дней отправлю его обратно. Сам не знаю, почему я согласился взять его с собой.

Она громко расхохоталась. Из-за того, что она пребывала в таком состоянии, смех звучал неестественно и грубо, но сам по себе он был полнозвучным, с богатыми модуляциями, и в других условиях, вероятно, производил бы приятное впечатление. Она глотнула виски из горлышка, запрокинув голову и обнажив одну округлую грудь.

– Я не люблю детей, – изрекла она гордым тоном, каким могла бы объявить о том, что получила какую-нибудь почетную премию.

Затем сделала еще один большой глоток. Бутылка была наполовину пуста. Я понял, что скоро ее напыщенная связная речь сменится невнятным бормотанием, потерей ориентации и соображения.

– Слушай, я пришел только за моей одеждой, – проговорил я, осматривая комнату в поисках своих вещей. – Я возьму ее и вернусь повидать Карлу как-нибудь в другой раз.

– У меня предложение к тебе, Гилберт.

– Меня зовут Лин, – поправил я ее, хотя это имя было такое же вымышленное.

– У меня предложение, Лин. Я скажу тебе, где твоя одежда, если ты согласишься переодеться прямо здесь, у меня на глазах.

Отношения между нами не сложились с самого начала, и теперь мы смотрели друг на друга с колючей враждебностью, которая иной раз ничуть не хуже, а то и лучше взаимной симпатии.

– Ну, предположим, ты выдержишь это зрелище, – протянул я, невольно усмехнувшись. – Мне-то что за радость в этом?

Она опять расхохоталась, на этот раз более искренно и естественно.

– Нет, а ты ничего, Лин. Ты не принесешь мне воды? Чем больше я глотаю этого пойла, тем больше пить хочется.

По дороге в кухню я проверил, что делает Тарик. Мальчик уснул, откинув голову на подушки и открыв рот. Одна рука была сложена под подбородком, в другой он все еще держал журнал. Я взял у него журнал и накрыл его легкой вязаной шалью, висевшей на стенном крючке. Тарик спал довольно крепко и не пошевелился. В кухне я взял бутылку воды из холодильника, нашел два стакана и вернулся в спальню.

– Малыш уснул, – сказал я, отдав ей стакан. – Пусть отдохнет. Если он сам не проснется, я разбужу его чуть позже.

– Садись. – Она похлопала по постели рядом с собой. Я сел и налил себе воды. Она смотрела, как я пью, поверх своего стакана.

– Хорошая вода, – сказала она после непродолжительного молчания. – Ты заметил, что здесь хорошая вода? По-настоящему хорошая. Я хочу сказать, ожидаешь, что это будет какое-нибудь дерьмо, поскольку здесь Бомбей, Индия и так далее, а на деле она гораздо лучше, чем лошадиная моча с химическим привкусом, что льется из крана у нас дома.

– А где у нас дом?

– Какая, на хрен, разница? – Увидев, что я досадливо поморщился, она добавила: – Не лезь в бутылку. Я ничего не строю из себя. Я серьезно говорю – какая разница? Я никогда туда больше не поеду, а ты тем более.

– Да уж наверное.

– Черт, ну и жарища! Терпеть не могу это время года, перед самым сезоном дождей. Такая погода сводит меня с ума. Тебя не сводит? Мне уже четвертый раз приходится переносить ее здесь. Прожив тут какое-то время, начинаешь отсчитывать года по этим сезонам. Дидье здесь уже девятый сезон дождей. Можешь представить? Девять поганых сезонов. А ты?

– У меня второй, и я жду его с нетерпением. Обожаю дождь, хоть он и превращает наши трущобы в болото.

– Карла сказала мне, что ты живешь в трущобах. Не знаю, как ты это выносишь – вонь, толчея, все живут друг у друга на голове. Меня никакими коврижками не заманишь в такое место.

– Это не так плохо, как кажется, – как и все остальное в этой жизни.

Она склонила голову на плечо и посмотрела на меня с непонятным выражением. Глаза ее сверкали чуть ли не призывно, а губы презрительно кривились.

– Ты все-таки забавный парень, Лин. Так откуда у тебя этот мальчишка?

– Я уже сказал тебе.

– Хороший малыш?

– Ты же, вроде бы, не любишь детей.

– Да, не люблю. Они такие… невинные. А на самом деле нет. Они точно знают, что им надо, и не успокоятся, пока не получат это. Отвратительно. Все самые мерзкие люди, которых я знаю, – точь-в-точь большие дети. Меня от них в дрожь бросает и живот сводит.

Возможно, от детей ее желудок и сводило, но прокисшее виски, похоже, не оказывало на него вредного воздействия. Опять запрокинув бутылку, она отпила из нее не меньше четверти медленными глотками. «Доза получена, – подумал я, – это ее доканает». Она вытерла губы тыльной стороной ладони и улыбнулась, но улыбка получилась кривой, а ее большие ярко-голубые глаза с зеленоватым оттенком безуспешно пытались сфокусироваться. Она теряла над собой контроль, и маска озлобленности и раздражения начала спадать, открывая удивительно беззащитное молодое лицо. Нижняя челюсть, выдвинутая вперед с боязливой агрессивностью, вернулась в нормальное положение, придав лицу мягкое и дружелюбное выражение. Щеки ее были круглыми и румяными, кончик носа с плавными очертаниями слегка вздернут. Она была двадцатичетырехлетней женщиной с лицом молодой девушки без угрюмых складок и прочих неприглядных следов, какие оставляют многочисленные компромиссы и нелегкие решения. Учитывая все, что рассказала о ней Карла, и то, откуда мы ее вытащили, можно было не сомневаться, что жизнь обошлась с ней круче, чем со многими, но это никак не отразилось на ее внешности.