Онлайн книга «Конь Рыжий»
|
– Угощайтесь, – пригласил Гавриил Иванович. – Спасибо. Я не люблю сладкое. – Дарьюшка любит сладкое. – Да, – сказал Дуня. – Она любит сладкое, а я – горькое. Лук, чеснок, редьку, красный перец. Смешно, правда? – М-да. – На лице инженера Гривы прикипели лиловые синяки – памятки вчерашней потасовки в кутузке Белой Елани, когда его измолотил взбешенный есаул Потылицын, перед тем как бежал со своими сообщниками. Что-то вспомнив, Дуня посмотрела на Гриву. – Вы из казаков Дона? – спросила. У Гривы брови полезли на лоб. – Помилуй бог! Еще чего не хватало! – Может, родились на Дону? У Гривы даже губы задергались, и он ответил с достоинством: – Родился я в Кронштадте! Мой отец – дворянин. – А! – Почему вы спросили, что я родом с Дона, да еще из казаков, чтоб их черт побрал? – Да вспомнила вот про комиссаршу нашего женского батальона – вашу однофамилицу, – сказала Дуня, отведав ложечкой ароматного меду. – Звали ее Селестиной Ивановной Гривой… Дуня не заметила, как вздрогнул инженер Грива, но он вовремя взял себя в руки. Это же, конечно, сестра его, Селестина! Три дня назад отец получил от нее письмо, в котором Селестина писала, что она «давит хлеб из богатых мужиков» и скоро приедет работать в Минусинск. Отец до того был взбешен действиями дочери-большевички, что даже от именин хотел отказаться. «Это возмутительно! Мало того что она три года таскалась по фронтам, так теперь, пожалуйста, грабежом занимается! – гремел папаша. – Чтоб не слышал о ней ни единого слова! Ни единого слова!» – Так что же она, та Селестина Грива? – сдержанно напомнил Гавриил Иванович. – Бандитка, что еще? – ответила Дуня. – Ох и злющая была!.. Сколько офицеров из-за нее арестовала ВЧК! И за всеми нами, батальонщицами, шпионила. Родом она, говорила, с Дона. Забыла, какой станицы. Мать ее будто была атаманская дочь. – М-да, – промямлил инженер Грива, потирая синяки. Из передней избы раздался трубный голос: – Спаси, Христе! Да будет прозренье от невери в доме сем. И тут бритощекий? Ох, неверь! Неверь! Грохочущий бас испугал Дуню: она узнала голос. Узнала! Быстро выглянула в дверь и спряталась за косяк. – Боженька! Грива подошел к двери и посмотрел. Ну и ну! – Что за старик? – спросил у управляющего. Тот ответил: – А хто его знает. Назвался пророком Моисеем. Велено было отвести сюда, чтоб погрелся. И медом угостить. Доктор наказал, чтобы проводить потом с пасеки, а он говорит, не уйдет, пока не скажет «обвинное слово». – Привяжи язык, бритоусец, – осадил могучий гость. И молодому Гриве: – Должно, инженер Грива? Тебя ищу. – Что вам от меня нужно? – нахмурился Грива, заслонив собою дверь. – Чаво так глядишь-то? Али я зверь? Погрязли, вижу, с отцом! Жарко те будет, инженер пригожий. – Никакого ему угощения, Антон Францевич. Пусть убирается к себе в богадельню. Фигура! – Ох, не зуди, господин хороший, Гавриила Иванович. Не зуди. Не будь выше отца свово, погрязшего во гордыне! Скажи, из Белой Елани утром увезли тебя в тюрьму красные комиссары, а ты – вот он, жив-здрав! Али чем умилостивил красных, что в тюрьму не упрятали?.. – Убирайся, старик. Сию минуту! Выведи его, Антон Францевич. А ты помоги, Ян Виллисович. Раздался грохочущий хохот: – Гляди, гляди, Создатель, как вскипел! Ха, ха, ха! Спытай, господин инженер, сам силу, а не принуждай к тому людей купленных. Ха, ха, ха! Угощай, управляющий! Живо мне! Да не в грязной избе потчуй, веди в чистую половину. – Не пускайте его сюда, не пускайте! – попросила Дуня. Она знала этого ужасного пророка староверческого Знаменского скита: от одного его голоса в дрожь кинуло и пот выступил на шишечке ее чуть вздернутого носа. – Глас бабы слышу? – загремел пророк, напирая на инженера Гриву. – Ты, ископаемое… – А ну, отслонись от двери, инженер, во блуде и невери погрязший! Дай глянуть на бабу ту. Чаво она там бормочет? Грива не устоял в дверях – пророк Моисей отмел его прочь в сторону, за косяк и, рыча, пригнув лохматую голову, вошел в чистую половину избы. Уставился на Дуню, развел руками, громогласно возвестив: – Спаси мя, Лилию зрю! Фиалку зрю! Дуню Юскову зрю, Господи. Откелева заявилась плоть духмяная? Три года не зрил тя, сладостная Лилия. По Красноярску шарил, искаючи тебя. Мадам Тарабайкина сказала: уехала Дуня с господином Востротиным в Петербург! А ты – вот она, радостная. Чаво так пужаешься? Дуня пятилась, пятилась, покуда пророк не загнал ее в угол. – Ну, чаво глядишь так? А я вот не запамятовал тебя, гляди. В субботу привел Господь в Белую Елань, и стало прозренье: Дуня-то Юскова, говорю себе, была из Белой Елани. Вопрошаю: есть тут юсковцы-федосеевцы? Есть, говорят, и отца твово назвали. Тот ли, думаю, Юсков? А утре на солнцевосходе слышу: утопилась Дарья Елизаровна Юскова, учительница. Вопрошаю, какая такая Дарья Елизаровна? Не сестра ли Евдокеи, про которую выспрашивал. Говорят: двое их было у родителя – Дарья и Евдокея. Пошел со старухами в Амыл, где смерть сыскала себе сестра твоя… Что он бормочет, страшный человек? Что он такое бормочет? Кто утопился? Дарьюшка?! Да нет же, нет! – Слушай, старик, – опомнился Грива. – Что ты чушь городишь? – Помолчи, Грива! – гавкнул пророк. – К тебе у меня слово другое будет. Не елейное – обвинное. Сказуй: Дарья Елизаровна, какая в полынью бросилась, женой была тебе? Не тако ли? Юсковы говорили потом, что ты проклял ее утром. И она, бедная, в полынью кинулась. – Вранье, вранье, – дрогнул Грива. – Это правда?! Правда про Дарьюшку? – вскинулась Дуня. – Помилуй мя! Как можно обвинное слово с неправдой нести? Али я не сподобился в пророки? – Вранье! – отступил Грива, теряя самообладание. – Это какой-то дикий бред! – Ага, ага! Возопил, гордоусец! – Боженька! Как же это? Скажите же, Гавриил Иванович, что у вас там случилось? Пророк еще что-то бормотал о праведном казачьем войске и что красных большаков надо «лобанить», а люди «в развращении духа пребывают», и что если бы Дуня Юскова – духмяная Лилия – пошла за ним, то он бы воспел аллилуйю на две души, на два тела, и была бы им радость великая. Грива взревел: – Ты… ты – ископаемое! – Примолкни! – цыкнул пророк. – Не с тобой разговор веду, а вот с ней, покель она ишшо не утопла в полынье. Дуня слушала пророка с пятого на десятое, а он, инженер Грива, погнул голову, недавние синяки на его заметно побледневшем лице проступили до того резко, как будто кто налепил ему на лоб, щеки и подбородок лиловые заплаты. |