Онлайн книга «Конь Рыжий»
|
– Извините, пожалуйста, господин хорунжий. Про Коня Рыжего в штабе у вас слышал. Обмолвился. Виноват. Ной ничего не сказал, опустился на стул, вздохнул и опять начал думать. Трое членов комитета тоже вроде мозгуют. Санька Круглов притащил из недр пустого дома нарубленных половиц, подшуровал буржуйку и сел в угол – подальше от думщиков. Молчат. Время идет. Сотник Бологов успел одеться – бекеша, ремень с кобурой, шашка, – то на того узрится, то на другого, раздувает ноздри, смотрит на часы, в окна, а ноги так и прядут, будто ток утаптывают. – Ну?! Никакого ответа. Тянут, сучат время в нитки, мотают на клубок: скребут в затылках, навинчивают усы и – ни слова. – В молчанку играете, что ли? Так и скажите: ответа не будет. Я успею сбегать в штаб полка. – Беги, может, сам полковник решит с генералами. – Так, значит, не будет ответа? – Будет. За семь минут до отхода поезда. Гляди на часы. – Почему за семь минут? – хлопает глазами сотник. – Ответственные решения завсегда принимаются за семь минут до кризиса. – Какого кризиса? – Духа, следственно. – Ничего не понимаю! – Молодой еще, мало был на позиции. С какого года? – Девяносто четвертого. А что? – Я с девяностого, а на позиции с марта четырнадцатого. – Да при чем тут года! – При своем месте. – Не понимаю! – В поезде поймешь, когда будешь ехать из Гатчины в Псков. Там соберешься с мыслей. – Взопреть можно с вами! – Попрей – не вредно. Жар костей не ломит. – Вот на чем выиграли большевики! На вашем тугодумстве. Пока вы вот так сидели и думали, кучка большевиков из Смольного захватила власть. – Стал быть, сила была у той кучки, – согласно кивнул головой Ной. – Ну знаете ли, председатель! Скажу… – Но сотник больше ничего не сказал, а Ной не стал спрашивать. В январской морозной стыни за окном послышался протяжный мык паровоза, прибывшего из Петрограда. Сотника как поленом шибануло: – Поезд же! Поезд! Слышите? – Не сейчас уйдет. Гатчина – большая станция. Ной снова примолк. – Да вы что? Я же опоздаю на поезд! Голову с меня снимут в штабе корпуса. – Не сымут. У штабных свои головы в тумане – к чему им твоя. Морока одна. – Это… это… это… – Сотника начинало потряхивать. – Ну, я ухожу! Думайте. Черт с вами! – Не чертись – нехорошо, Григорий Кириллыч, – пробурлил Ной, обихаживая кудрявую бороду. Поднялся. – Решенье наше такое: сообщенье центра мы, полковой комитет, выслушали и обдумали. Полк наш разноперый, не так чтоб чисто казачий, не так чтоб чисто пехотный, сводный и сбродный, следственно. Ни в каких восстаньях участия не принимал. Но как тайный центр корпуса востребовал, отвечаем: наш полк не садил большевиков в Смольный и не нам гнать их оттуда. Кто их сажал, тот пущай и сымает, ежли чем не потрафили. Бологов на минуту онемел, губы трясутся, правая рука машинально опустилась на кобуру. Санька Круглов глаз с него не спускал. Прошел к своей кровати, потихоньку вынул револьвер из кобуры, взвел курок и сунул в карман. А Ной продолжает: – Ежели тайный центр двинет дивизии на Петроград, мы, как полковой комитет, созовем митинг. Пущай казаки и солдаты решают: идти ли им на Петроград, чтоб успокоиться в побоище, али по домам разъехаться? Так и передайте центру. Взбешенный сотник оглянулся на комитетчиков: – Это и ваше решение?! Комитетчики – ни гугу! Втянули головы в плечи, как куры на насесте, и глаза в разные стороны. – Я вас спрашиваю! – рявкнул сотник, чуток подпрыгнув. – Или один хорунжий решает судьбы полка?! Никакого ответа. Сопят тяжело, с присвистом. – Вы же заверили командира женского батальона! – выкрикнул сотник. – Целовались с нею, черт возьми-то! Ной сказал за комитетчиков: – Ну, целовались. И что? Командирша батальона приходила нас поглядеть да себя показать. Решением нашим не интересовалась. К тому же – не с бабьим батальоном переворот свершать! Курицам на смех! И дивизий нету, сготовленных идти на Петроград. Нас втравить умыслили? Ну а мы не лыком шиты. Соображенье имеем. Другого решения не будет. – Во-о-от оно что-о! Да вы тут… большевики… мать вашу… Бога… креста… Бологов подавился словами, икнул, аж слезы выступили, и пулей в двери, запнулся об ногу Крыслова, брякнулся поперек порога – шашка загремела, еще раз выматерился в бога, креста и богородицу, подобрал папаху и бежать что есть мочи: на поезд торопился. Комитетчики схватились за животы, ржали с таким грохотом и свистом, что посуда на лакированном столе подпрыгивала, позвякивая. Ну председатель! Ну холера! Вот дал ответ центру, язви тя в почки! Ну хорунжий!.. – Ох и шпарит он сичас по улице!.. – Шурует, токо копыты щелкают. – Ежли не отпустит подпруги – запалится, язва!.. Отхохотались, успокоились. Ной предупредил, чтоб про ответ тайному центру – ни слова в штабе полка! Иначе головы можно потерять. Комитетчики согласились: помалкивать надо. – Созвать бы митинг да шумнуть: кто за восстание – остаются в Гатчине, а прочие – кто куда, – предложил Павлов. – Теперешними декретами, какие подписал Ленин: землю – крестьянам, фабрики – рабочим, – сказал Ной, – он по шее дал буржуям и разным министрам. Солдатня учуяла, попрет домой, удержу не будет. – Да ведь ежли вникнуть в декреты про землю, так ведь, Ной Васильевич, нашему казачьему сословию от большевистских Советов чистая растребиловка, – напомнил Павлов. Павлова поддержал задиристый Крыслов: – С корнем вырвут! Казачество изничтожать будут, а на земли наши поселятся самоходы, как Ленин с кайзером Вильгельмом сговорились. – Враки! – отрубил Ной. – Ежли бы сговорились, немцы давно в Петрограде были бы. Тогда к чему переговоры о мире? – Про то самое и переговоры идут, – не сдавался Крыслов. – Самолично слушал одного товарища, что в том Бресте-Литовске половину России отдают немцам. Стал быть, и про казачество порешат. С чем тогда вернемся в станицы? Похвалят нас, что здесь в отсидку играем? Разом выдохнули: станичники не похвалят. А как же быть? – Экое время – в башку не поместишь! |