Книга Миф. Греческие мифы в пересказе, страница 80 – Стивен Фрай

От греха подальше Галатея взяла Левкипп и попросила убежища в храме Лето (титаниды — матери Аполлона и Артемиды), где молилась, чтобы ее дочь сменила пол.

Лето ответила на ее молитвы, и Левкипп в мгновение ока превратилась в мускулистого юношу. Как и положено мужчине, везде, где надо, поперли волосы, возникли положенные бугры, а неположенные исчезли. Лампру все оказалось невдомек, и они жили дальше долго и счастливо.

Многие поколения после этого случая город Фест отмечал праздник, называемый экдисией ^[229]. Согласно ритуалу все фестские юноши жили среди женщин и девушек, носили женское платье и обязаны были принести клятву гражданина, и лишь после этого их отпускали из агелы, или отрочества, и позволяли им мужское облачение и положение ^[230].

Что интересно, еще один миф рассказывает нам о другом Левкиппе, сменившем пол, — о сыне ЭНОМАЯ, влюбившемся в наяду ДАФНУ, которую при этом любил Аполлон, но пока не взялся за ней ухаживать или совращать ее.

Чтобы приблизиться к Дафне, этот Левкипп переоделся девушкой и прибился к ее ватаге нимф. Ревнивый Аполлон это увидел, заколдовал тростники, и те нашептали Дафне, что ей и ее служанкам следует искупаться в реке. Те послушно сбросили одежды и принялись плескаться нагишом. Когда Левкипп по очевидным причинам отказался снимать девичий наряд, девушки шаловливо содрали с него все, обнаружили его неловкий и однозначный секрет и в гневе забили его копьями до смерти.

Но тут у самого Аполлона взыграла сладострастная кровь. Он принял человеческий облик и погнался за Дафной. Девушка в ужасе выскочила из реки и помчалась со всей доступной ей прытью, но Аполлон вскоре настиг ее. Почти дотянулся, но тут она вознесла молитву к матери своей Гее и отцу, речному богу ЛАДОНУ. Аполлон потянулся к ней, прикоснулся, и под самыми его пальцами ее плоть переменилась. На груди образовалась тонкая кора, волосы зашевелились и обернулись желтыми и зелеными листьями, руки превратились в ветви, стопы неспешно пустили корни в радушную землю Геи. Ошеломленный Аполлон осознал, что обнимает не наяду, а лавровое деревце.

В кои-то веки бога отшили. Лавр стал для него священным, а лавровый венок с тех пор украшает чело, как я уже говорил, победителей Пифийский игр в Дельфах. И поныне получатель любой большой награды именуется лауреатом ^[231].

На острове Кипр, месте высадки пенорожденной Афродиты, богиню любви и красоты чтили с особым пылом, отчего за киприотами закрепилась репутация любострастных либертинцев и либидинальных ловеласов. Континентальная Греция считала Кипр очагом разврата, Островом свободной любви.

В южном портовом городе Амафунте группа женщин-ПРОПЕТИД, или «дочерей Пропетия», так возмущалась половой распущенностью, царившей повсюду, что им хватило дерзости заявить: надо отменить Афродиту как покровительницу острова. В наказание за такое богохульное непочтение разгневанная Афродита внушила этим постным сестрам чувство неутолимой плотской страсти и одновременно лишила их всяких представлений о скромности и стыде. Прóклятые женщины утратили саму способность краснеть и принялись увлеченно и без разбору торговать своим телом по всему острову.

Восприимчивый и страшно привлекательный юный скульптор по имени Пигмалион увидел вопиюще бесстыжее поведение пропетид, и такое его обуяло отвращение, что он решил навеки отречься от любви и секса.

— Женщины! — бормотал он себе под нос, усаживаясь за работу однажды утром (ему заказали воплотить в мраморе лицо и фигуру одного военачальника из Амафунта). — Уж я-то время на женщин тратить не буду. Ну нет. Искусства достаточно. Искусство — это всё. Любовь — ничто. Искусство — всё. Искусство… так, а вот это странно…

Пигмалион отступил и, оглядев свою работу, от удивления наморщил лоб. Его военачальник обретал страннейшие очертания. Пигмалион был готов поклясться, что у модели была борода. Более того, старый воин был, вероятно, слегка пухловат, но скульптор не сомневался, что налитых грудей у модели не было. Да и шея не такая стройная, не такая гладкая и неотразимо…

Пигмалион вышел в сад и сунул голову в журчавший фонтан с холодной водой. Вернувшись освеженным в мастерскую, он глянул на работу и смог лишь растерянно покачать головой. Военачальник, когда Пигмалиону позволили прийти к нему на виллу и рассмотреть черты великого человека, показался ему скроенным скорее на манер бородавочника, нежели человека, но в мраморе прорезывалась ни много ни мало утонченная чудотворная красота. И отчетливо женская притом.

Берясь за долото, Пигмалион пробежался взором художника по своей работе и понял, что несколькими безжалостными прицельными ударами он запросто вернется на нужный курс и не испортит впустую ценный кусок мрамора, на который потратил доходы целого месяца.

Щелк, щелк, щелк!

Вот, другое дело.

Тук, тук, тук!

Похоже, какой-то странный бессознательный порыв.

Скрип, скрип, скрип!

Или, может, несварение.

Ну-ка, отойдем и глянем еще разок…

Нет!!!

Вовсе не спас он работу, не вернул лицу скульптуры военачальника мужественный воинственный вид — он ухитрился лишь усилить мягкую женственность этих черт, изящество, чувственность и — так ее растак — обольстительность.

У него открылась горячка. Глубоко внутри он понимал, что военачальника он уже не спасает. Пигмалион взял на себя задачу довести охватившее его безумие до конца.