Книга Арк, страница 67 – Дмитрий Троцкий

Уже сильно пожалев о том, что начал этот разговор, я тем не менее сказал:

– Одна наша общая знакомая, не буду называть фамилии, утверждает, что братья Стругацкие – инопланетяне, потерявшие связь с кораблем-маткой, и вам намеренно отключили память, чтобы лишнего не брякнули. Видимо, все-таки отключили не полностью, иначе откуда бы взялись такие сведения?

Хозяин квартиры тяжело поднялся, подошел к холодильнику и достал оттуда два куска мяса. Затем снял со стены доску, открыл ящик и вытащил железный молоток для отбивки.

Я с удивлением наблюдал, как он меланхолично, с какой-то даже суровой методичностью, отбивает свинину: словно передо мной творился обряд жертвоприношения. Затем достал специи, натер мясо и бросил на уже скворчащую сковороду.

Убрав пустые бутылки из-под коньяка, Аркадий Натанович посередине стола водрузил готовое мясо.

– Жил-был маленький поросенок. Он ничего не знал об окружающем мире, кроме того, что видел в пределах своего свинарника, – грустно начал Аркадий Натанович, – рос себе, ни о чем не тужил. Приходили боги, которые кормили, чесали спинку, лечили, убирались. Мир был прекрасен в своем совершенстве. И тут нежданно-негаданно получает животина огромным ножом по горлу. Exit поросенок. Затем тушку отправляют на переработку. Была тушка – и нет уже и тушки. Порубили на части, согласно ГОСТу, так сказать. Затем эти части отправились в магазин, где мясник грязным ножом порезал их на куски, а продавщица выбросила на прилавок. Exit куски. Хотя нет, погоди.

Стругацкий взял нож с вилкой, подхватил со сковородки мясо, плюхнул себе на тарелку и стал сосредоточенно жевать. Закончив трапезу, аккуратно вытер салфеткой рот, лукаво улыбнулся.

– Теперь вопрос на сообразительность. Какой важный фрагмент в данной притче упущен?

Пожав плечами, я предположил:

– Видимо, процесс приготовления?

Писатель удовлетворенно кивнул.

– Именно. Понимаешь, в сущности, литература – это такая же алхимия, как, скажем, кулинария. Ну даст тебе шеф-повар список всех ингредиентов, назовет пропорции, даже покажет, как приготовить отбивную из свинки. Ан нет, все равно – не то. Или лак Страдивари. Вот формула, пожалуйста, только где же скрипки с волшебным звуком? Все во вселенной – лишь заготовки к акту творения. Но, к сожалению, а может, и к счастью, те, из кого творят, чаще всего даже не подозревают об этом.

Мы помолчали. Внезапно я ощутил, что сейчас разговор опять уедет в такие космические дали, куда мне заглядывать не хотелось бы. Поэтому, решил бежать от проблемы:

– Ваш слог просто безупречен. Я так чувствую, мы плавно переходим к теме интервью, поэтому погодите секундочку, сбегаю в коридор за диктофоном.

Трусливо отступив в коридор, нащупал в сумке «Романтику» и, отдышавшись, уже в амплуа не товарища, но журналиста, вернулся обратно. Водрузив на стол машинку, нажал на кнопку записи. Аппарат молчал.

– Что за черт? Проверял ведь перед приходом.

Достав запасные батарейки из кармана, снова попытался включить.

Диктофон был мертв.

Аркадий Натанович утешительно опустил свою ладонь мне на руку и сказал:

– Не пытайся. Последнее время в моем присутствии постоянно отказывает самая совершенная техника. Так что бери, дружок, блокнот и записывай по старинке.

Интервью прошло блестяще, да и атмосфера разрядилась. Это был опять вроде бы прежний Стругацкий, хвастающийся книжными новинками на полке, весело балагурящий и, как всегда, острый на язык.

Но что-то новое появилось в нем.

Какая-то иная сила.

В подъезде, перед выходом, при тусклом свете лампочки решил еще раз глянуть, что могло случиться с диктофоном, достал его и ради интереса включил.

Он работал как ни в чем не бывало.

Серпухов, 1985 год

В ушах звенело, голова словно пульсировала, глаза не хотели открываться – казалось, подними веки, и они взорвутся….

Взорвутся…

– Батя! А ну приди в себя, падла! Если ты ласты склеил, я ж тебя убью! Давай, сволочь, давай! Очнись!

Кто-то кричал рядом, зачем-то бил его по щекам. Хотелось дать сдачи, но сил не было. Затем начали растирать снегом лицо, и он наконец открыл глаза.

Рядом сидел верный помощник, имевший со времен афганской войны позывной «Бача». Тот умел везде и всегда стать другом любому, как самым высокопоставленным офицерам, так и простой уборщице.

Его часто использовали, подсаживая в камеры к тем, кто выдерживал любые способы допроса, в том числе и химию. Не пытаясь казаться таким же пленным и сразу на голубом глазу открывая истинную цель своего визита, он зачастую мог разговорить самых упертых и отмороженных мерзавцев.

– Салам, Бача, – прохрипел Зайцев.

Спецназовец вздохнул.

– Ну раз шутишь, Генадь Николаич, значит, жить будешь. Я уж думал, кранты тебе.

– Что произошло? Докладывай.

Бача почесал оцарапанное лицо могучей пятерней.

– Да что-что, фраернулись мы, батя. Мусора нахимичили со своими тачками, не знаем пока точно, как-чего. В общем, там, куда их отогнали, теперь воронка такая, будто туда ракетой шмальнули. Связцов наших тоже помяло слегка, но они быстро оклемались и умотали в дом, звонить, стало быть. Мне вон морду лица малехо посекло, стекла-то все вдребезги, но я как раз наклонился в тот момент, так что живы будем – не помрем. А тебя башкой сильно стукнуло. Но не бзди, «Скорая» уже летит на всех парах, подлатают – будешь как новенький орать на нас.

С трудом приподнявшись на локтях, Зайцев огляделся. Неподалеку, справа, валялся на боку их фургон с вогнутой внутрь взрывной волной стеной салона и выбитыми окнами. Слева, метрах в тридцати, еще дымилась огромная воронка.

– Оставь мы машины на месте – все, сливайте свет, тушите воду. Не было бы ни дома, ни свидетелей, ни Директора, – задумчиво отметил Бача.

– Хорош трепаться, – поморщился Геннадий Николаевич, – помоги встать, и пошли посмотрим, что и как там.

Генерал уже отряхивал спецкостюм от снега, когда послышался вой приближающихся сирен.

Нельзя сказать, чтобы он был трусом. В свое время, еще будучи простым участковым, увидев, как трое здоровых парней насилуют в парке молоденькую девчушку, без раздумий бросился на них с голыми руками.

Тогда и получил первое ранение – один из мерзавцев ударил ножом, но клинок лишь расчертил ребра, оставив навсегда огромный уродливый шрам. И позже, уже будучи тертым опером, не раз и не два приходилось смотреть в лицо смерти.

Но, достигнув своего потолка – получив майорские погоны, – он понял, что пока, как последний дурак, охранял спокойный сон граждан, те, кто поумнее, к его годам если и не получили звезды посолидней, то уж точно обзавелись кооперативными квартирами, хорошими автомобилями, а он так и ездил до сих пор на своем «Запорожце». Стесняясь, парковал его за пару кварталов от работы.