Книга Лежу на полу, вся в крови, страница 23 – Йенни Йегерфельд

— Да нет, ничего, интересно просто.

Сейчас была моя очередь что-то сказать. Сказать, что мамы тут нет, что она не пришла меня встречать, я здесь одна, одна, одна. Я открыла было рот, но услышала в трубке смех Улы и начала размышлять, что же это, интересно, могло его так рассмешить.

— Ну ладно, Майя, — произнес папа тем резюмирующим тоном, которым всегда закругляет разговор, но я его перебила. Нет уж, первой буду я.

— Слушай, пап, мне бежать нужно, — сказала я. — Яна пришла, мы… мы ужинать сейчас будем, наверное.

— Вот и ладненько, Майя! Хорошо! Увидимся завтра тогда, да? В семь.

Уж не облегчение ли я слышу в его голосе? Как же я ненавижу это облегчение, что порой чудится мне в его интонациях.

Я сказала: «Пока», — но нажала на отбой, не договорив: мне хотелось дать ему понять, что я расстроилась, что меня это уязвило. Хотелось, чтобы он перезвонил, но он, конечно же, не стал перезванивать. Глупо было на это надеяться, он никогда таких намеков не понимал.

Яна пришла.

Сказала я ему.

Яна пришла.

Я попыталась представить, что это правда. Что я действительно слышу шаги ее босых ног по паркету, шлепанье влажных ступней по лакированному дереву. Представила, как она выходит из коридора с танцующими по плечам волосами. Видит меня лежащей на полу, распахивает глаза от удивления, наклоняется, протягивает мне руку и говорит мягко и сочувственно: «Ты что, тут лежишь?»

Да, я тут лежу.

Лежу, уж можешь не сомневаться.

Я не без труда поднялась (пришлось оттолкнуться от пола левым локтем) и направилась в ванную. Там я разделась и сняла с руки пакет. Повязка под ним оказалась рыхлой и мокрой — пакет, естественно, протек. Я забралась в ванну, уселась на упаковку туалетной бумаги, повернула кран. На меня полилась вода. Я сидела, а вода лилась на меня прохладным апрельским дождем. В большом пальце пульсировала боль. Перед глазами снова встала предельно четкая картинка — как будто все это происходит прямо сейчас, и никуда от этого не деться.

Пила. Пронзительный оглушительный визг.

Стук металлических зубцов о камень.

Плоть. Обнаженная, беззащитная.

Кровь — ручьем, струей, брызгами.

Взрыв снаряда. Боль.

Я замотала головой, прогоняя воспоминания, картинки, звуки, боль. Подставила лицо струям воды, будто солнцу, и осталась так сидеть, мотая головой в бесконечном отрицании. Вода лилась в глаза, лилась из глаз. Лилась до тех пор, пока бумажная кипа не размокла и не начала оседать.

* * *

Потом я как была, нагишом, поднялась в свою комнату и принялась сушить повязку феном. На это ушла целая вечность, и все равно внутри, там, где повязка прилегала к коже, бинт оставался мокрым.

Я вывернула содержимое сумки на кровать, вывалив всю одежду на покрывало, и выудила из черно-белой кучи черные бриджи и белую блузку с оборками, у которой были такие длинные рукава, что папа называл ее смирительной рубашкой. Вообще-то, можно было подвернуть манжеты и закрепить их запонками, но их я забыла в Стокгольме. Застегнуть рубашку без помощи большого пальца левой руки оказалось до смешного трудно. Я снова пристегнула к поясу свои прекрасные черные подтяжки, над которыми так потешался дебил Ларс, обернула шею черным же шелковым шарфиком, тщательно накрасилась и вдела в уши крупные блестящие серьги. Для кого это, интересно, я так стараюсь?

Я спустилась на кухню, открыла кухонный шкаф и закинула в рот две пригоршни мюслей прямо из пачки. На вкус точь-в-точь сухой корм. Пока жевала, еще раз окинула взглядом кухню: крошки под обеденным столом, стопка пожелтевших газет, переполненная раковина. Подумала, не вымыть ли посуду, но не стала. В конце концов, у меня было отличное оправдание.

Я заглянула в холодильник, в котором не было ничего, кроме пары бутылок минералки с газом, экологически чистого молока и открытого пакета густого, мутного и наверняка очень полезного йогурта, вытащила бутылку воды и выпила почти пол-литра в три ледяных глотка. Пузырьки щекотали гортань. Я вынула молоко и проверила срок годности на упаковке — пахнет вроде нормально, хоть и просрочено на два дня. Ни масла, ни сока, ни сыра — никаких продуктов к завтраку, которыми она обычно запасалась к моему приезду.

Можно ли считать это обстоятельство ключом к разгадке?

В то время как холодильник зиял тоскливой пустотой, морозилка была забита прямоугольными упаковками всевозможных цветов. Полуфабрикаты. Пицца, пироги, лазанья. Съедобное дерьмо. Ни уму, ни сердцу.

Я окончательно потеряла аппетит и захлопнула дверцу.

Какой кошмар. Какое жалкое убожество. Маму настолько не интересовала еда, что, будь это возможно, она наверняка предпочла бы питаться внутривенно. Впрочем, в данный момент я бы, пожалуй, предпочла то же самое.

Я допила воду и улеглась на диван. Нужно разработать план действий. Нужно что-то сделать. Может, стоит все-таки позвонить в полицию? В больницу? На телевизионную программу, в которой ищут пропавших родственников?

Все эти варианты я отбросила — нет, не стоит. Она подала признаки жизни. Она жива. То, что сейчас ее здесь нет, — ее собственный выбор.

Я быстро встала, в несколько шагов преодолела лестницу и зашла в мамин кабинет, где включила компьютер и еще раз просмотрела ее почту. Как знать, может быть, в этот раз я смогу вычитать из ее письма нечто большее. Хоть какое-то сожаление.

Приношу свои извинения, что ставлю вас в известность в последний момент, но я не смогу принять Майю в эти выходные…

И тут я обнаружила еще одну странность. Адрес, с которого отправлено письмо, был незнакомый, не ее обычный рабочий. Какой-то новый почтовый ящик на Gmail, которого я раньше никогда не видела. Почему она не написала с рабочего адреса? Почему не написала с рабочего адреса, как делала всегда?

На красном крови не видно

Сумерки сгущались, но фонари еще не зажглись. Я вышла из дома и присела на крыльцо, ощущая сквозь бриджи холод ступенек. Закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Как же я завидовала сейчас курильщикам, которые могут просто выйти покурить и обдумать все в тишине за сигаретой. Сколько времени нужно на то, чтобы выкурить сигарету? Пять минут? Я просидела на ступеньках пять минут, затягиваясь воображаемой сигаретой и прислушиваясь к ходу своих мыслей. Не исключено, что это помогло, поскольку по прошествии этих пяти минут я решительно встала и прошла к засыпанной гравием площадке перед гаражом, где подобрала горсть камешков. Чтобы остаться незамеченной, я пролезла сквозь дыру в изгороди, крепко прижав к груди свою несчастную левую руку. Встречаться с чужими мне сейчас абсолютно не хотелось. Острый гравий покалывал ладонь.

Вот они. Его окна. Горят теплым желтым светом. Несколько секунд я колебалась, но потом подумала — черт с ним, в самом деле.