Книга Блюз перерождений, страница 28 – Майкл Пур

Итак, жена Хея, Виктория, поцеловала его в щеку и приготовила мясной сэндвич со стаканом молока. Затем направилась по хозяйству, оставив Хея за столом в одиночестве, со сложенными на груди руками поджидать, когда Майло, хлопнув входной дверью, ворвется на кухню – ураган из растрепанных волос, шорт и школьного галстука.

Хей предпочел бы, чтобы сын задержался и приветствовал его с должным почтением, но пришлось довольствоваться коротким «Привет, па!» и взмахом не слишком чистой пятерни, когда отпрыск исчез из кухни так же быстро, как и появился.

Перед Хеем благоговели все, кроме собственного сына, что его зачастую обескураживало. Разумеется, он не знал, что сын был древней душой с десятью тысячами лет за плечами и успел сменить множество форм – от короля до головастика.

Хей выжидал. Он откусил сэндвич.

Он был вознагражден повторным появлением мальчика. Галстук распущен, рубашка расстегнута, ботинки сброшены, но руки и лицо чистые. Он уселся за стол и приступил к обеду, сохраняя подобие хороших манер.

– Ты чего дома? – поинтересовался мальчик с набитым ртом.

– А ты подумай, – ответил Хей.

Мальчик продолжал есть, поглядывая на отца.

Наблюдатель мог видеть, как колесики в детской голове вращались, на манер маленького игрока в покер, решающего, блефовать или сбросить карты.

– Я спрятал Фрузианского Гуся в своем шкафу, – доложил Майло между глотками молока. – Думал выкрасить его синим или пятнышками.

Он облизал молочные усы.

Ячменные, двадцать пять подающих надежды девятнадцатилетних обалдуев, ни разу не смогли удрать с гусем, не подняв тревоги. Вопреки недовольству, Хей был впечатлен.

– Расскажи, как тебе это удалось, – сказал он.

– У меня неприятности? – спросил мальчик.

– Еще бы. Не валяй дурака. Как ты это сделал?

Хей наблюдал за сыном, опасаясь заметить симптомы приступа астмы. Еще совсем малышом тот, случалось, краснел и начинал задыхаться, когда переживал стресс или был пойман за неблаговидным поступком. Болезнь удалось подавить, но иногда мальчику, казалось, не хватает дыхания, когда его ругают.

Впрочем, последнее время все было нормально.

– Как ты догадался?

– Молодой человек…

– Расскажу, если скажешь, как ты догадался.

– Вчера вечером за ужином, – сказал Хей, – ты спросил, почему гусь символизирует братство, и я объяснил, что гуси никогда не бросают раненого собрата. Один отделяется от стаи и остается подле него, пока тот не поправится или не погибнет. Тебе это показалось забавным. Узнав, что гусь Дамоклова Общества пропал, я сопоставил факты. Это в твоем духе. Итак, как?

– Его, случается, забирают. Я шел домой из школы, когда один из братии вынес его и оставил возле своей машины. А сам вернулся за ключами.

– И ты с гусем в руках дошел от клуба до наших дверей?

– Я не шел. Ехал на машине.

Хей уронил сэндвич.

– Прошу прощения?

– Это было не сложно.

– Как же ты завел машину без ключа?

Мужество внезапно покинуло мальчика, и он уставился себе под ноги.

– Ты машину… сам завел?

Мальчик кивнул.

Хей запретил Майло пользоваться этим умением. Пока он не подрастет и мозг полностью не оформится. Для его же блага. Исследования, проведенные непосредственно в Королевском Колледже, указывали, что способности к телекинезу, примененные на ранней стадии развития, могут впоследствии повредить мозгу.

– Где машина теперь?

– Оставил на Брейнтри-стрит, у военного мемориала.

Хей встал из-за стола.

– Застегни рубашку и надень туфли, – скомандо-вал он.

Когда сын принял подобающий вид, профессор Хей отвез его в полицейский участок признаться в совершенном преступлении.

Наказанием за кражу для восьмилетнего ребенка стал условный срок в один год. По настоянию Хея суд также обязал Майло носить «бородавку Доусона» – крохотный электронный чип, блокирующий его способность к телекинезу. Когда отец был рядом, Майло всегда надевал чип на переносицу. Если Хея и терзала совесть, он не подавал виду.

Следующие несколько лет Майло сосредоточился на учебе, поставив для себя высокую планку. Он читал, учился, сдавал экзамены, получал грамоты и взрослел. Энергию, которую он мог бы тратить на перемещение предметов силой мысли, он направил на развитие более традиционных способностей.

Труды не пропали даром. В нежном возрасте пятнадцати лет он с блеском сдал экзамены на стипендиата Королевского Колледжа и был принят на специализацию физики подпространства.

Отец поднял брови и сказал: «Хммм!», как будто был впечатлен успехами Майло. Не то чтобы горд за сына, но впечатлен.

Его не допустили к занятиям с нейроприложениями. Бородавка Доусона перенастроила его синапсы, и прежний талант был утерян. Казалось, он потерял нимб или частично утратил зрение, но Майло запрятал утрату глубоко под ментальный ковер и хорошенько утрамбовал.

Едва слышный голос в глубине души Майло шептал: «Возможно, на этот раз у нас все получится».

Жизнь в колледже была весьма бурной. Для большинства людей это нормально, но в случае с Майло ситуация усугублялась тем, что он намного моложе своих сокурсников и был на роли непослушного ребенка. Большинство студентов колледжа были смышлеными ребятами из обеспеченных семей, тогда как Майло был просто смышленым. К счастью, его выручал развитый интеллект, и он все еще оставался в почете после легендарной кражи Фрузианского Гуся.

Майло поджидали те же испытания, что выпадают любому юному школяру. Он старался сохранять хладнокровие, держаться достойно и не теребить свой член каждые пять минут. В Королевском Колледже были девочки, но совсем не те, к которым он привык в школе. Девочки из колледжа вселяли в него ужас.

– Меня пугают девочки из колледжа! – взывал он к своей древней сути, на мудрость которой готов был положиться.

Но ждать помощи было неоткуда. Голоса тоже боялись девочек. Фортуна его переменилась в тот день, когда он осмелился вступить в дискуссию с профессором Басмодо Нгату на лекции о Поэзии Колониального Сопротивления.

Профессор Нгату, тощий чернокожий с массивной величавой головой, был не лектор, а скорее полемист и вопрошатель.

– Почему, – спросил однажды Нгату, расхаживая перед классной доской, – полагаете вы, Захари Херидиа выразил свою критику в адрес кислородного картеля стихами, а не в эпистолярном жанре? Пытался ли он обойти цензуру, поместив критику там, где союзники картеля меньше всего ожидали ее встретить?

Большинство студентов уткнулись в книги, пока их фишки покачивались поверх левого плеча, конспектируя.