Онлайн книга «Круг замкнулся»
|
… на кованом мостике. Вода, подернутая гнилью и выцветшей ряской, пахла болотом. Завитки некогда черной решетки обломились сколотыми клыками, поросли сизым лишайником и плетями паутины. Выл ветер, трепал лохмотья, поднимал золу из щербатых щелей под ногами – камни вздыбились, будто кто пытался взрыть мощеную дорогу: скреб когтями и бил копытами. Края мостика терялись в тумане. И больше не было никого и ничего. – Рани! – воскликнула Белянка. Эхо отозвалось на знакомое имя гулко и больно, заплакало о незалеченных ранах. Ранах. Ранах. – Где ты? Где ты… Где-где?.. Ты-ты?.. – Покажись! Покажись. Кажись. Жизнь-жизнь. Всколыхнулась гнилая ряска, дрогнул мостик, в воду свалилась пара камней, и булькнуло: – Убирайся! Белянка перегнулась через решетку и на пару мгновений, пока не сошлась болотная муть, встретилась взглядом с черными дырами глаз на белом лице. – Убирайся или умри вместе со мной, – шептали искусанные в кровь губы. – Умри? – расхохоталась Белянка и зажала уши, чтобы не слышать эха. Не думая, не рассуждая, она перегнулась вниз и нырнула в густую гнилую воду. Это всего лишь сон, наваждение, самообман умирающего существа. Да, можно забраться так глубоко, что не выбраться, заблудиться в чужой душе, раствориться в токах тепла. Но что ей терять? Чего бояться? Тина забила уши, рот и ноздри. В глазах помутнело от донного ила и грязи. Но руки и ноги уверенно гребли вниз, погружая все глубже тело, пока нос не уткнулся в сжатую кулачком ладонь. – Убирайся! – прогудела вода, но руки утопленницы крепко ухватили запястья ледяными пальцами. Воздух кончился. Паника спазмом подступила к горлу, сжала виски. Наваждение, сон, самообман. Здесь нельзя задохнуться, потому что здесь нет воды. Потому что здесь нет тела. Здесь ничего нет. Тело сейчас в безопасности, в родном лесу, на поляне. А это лишь токи тепла, выкрашенные на вкус и цвет хозяйки. Белянка вдохнула. Глубоко, полной грудью вдохнула и прокричала: – Впусти! – и сама сжала ее запястья, вывернув руки, прильнула к зябкому телу, врываясь глубже, дальше, раньше – прорываясь к самому сердцу. Вынырнули они в крохотной комнатке в обнимку на узкой лежанке. Тело Рани больше не было ледяным. На вытянутой шее пульсировала жилка, а на лысой голове краснели царапины. Белянка отпрянула. Без волос Рани походила на мальчишку. А ее глаза… они были изумрудно-зелеными с крапинкой желтых самоцветов, и громадные черные зрачки сочились такой болью, что хотелось выть. И скулы, и подбородок, и нос – все, что так отталкивало в Рани, здесь казалось нежным, беззащитным, мягким, почти детским. Рани не шевелилась и смотрела в потолок, натягивая на колени изодранное платье и хватаясь за живот. – Где мы? – прошептала Белянка и огляделась. Широкий подоконник вместо стола, латаные шторы, на гвозде темно-синее платье и белый фартук с яркой нашивкой, в углу веник, тряпка – и все, не развернуться. Ветхая дверь сотряслась от ударов кулаком. – Убирайся отсюда, шваль! Выжженные черным багульником нам не нужны! Рани зажмурилась и беззвучно заплакала. Белянка бросилась к ней, сжала теплые и сухие ладони и попросила: – Пойдем дальше, пожалуйста, не оставайся здесь, пойдем! Они встретились взглядами. – Зачем… тебе… это нужно? – прошептала Рани. – Чтобы понять… себя, – призналась Белянка. – Что здесь случилось? – Они убили Ларта, – тяжело дыша, выговорила Рани. – Рыцари пришли и убили Ларта. Я не была его законной женой. Но и он еще был всего лишь оруженосцем. Только наутро он принял бы посвящение в рыцари. Но не успел. Меня обрили. И выжгли черным багульником. Чтобы детей не было. – Почему? – Белянка уткнулась носом в ее плечо, впитывая слезы и боль, которые никто и никогда не мог с ней разделить. – Кодекс рыцарей, – облизав губы, улыбнулась она. – Пойдем дальше, – Белянка сжала ладони, замыкая круг. – Ты правда этого хочешь? – Рани смотрела во все глаза, изумрудные, полные живой боли. – Девочка, я же убила твоего мальчика. – Это сделала не ты, – покачала головой Белянка. – И своего мальчика я тоже убила, – зажмурилась она. – Не ты! – воскликнула Белянка и рванулась вперед, выжигая страшное чувство вины жаром своей души. И Рани покорно взяла ее за руку и повела глубже, по извилистым улочкам Ерихема, сквозь запах сирени первого свидания с Лартом – смешливым и большеротым парнем, – через грязные будни шайки уличных воришек и попрошаек, через холод, сомнения, страх, коридорами храмового приюта, обидами и кознями других сирот и младших настоятелей, они попали на мельницу. Солнце проливалось в щербатую крышу тонкими полосами, выхватывало вихри пылинок и спиралями кружило их под дощатым сводом, вокруг свай и перекладин, по мешкам с мукой, мимо спящих жерновов, пока не опускало на усыпанный пшеничными колосьями земляной пол. На одном мешке сидела девочка, в голубом платье с рюшем до колен, с громадными травяными глазами, пуговкой-носом и конопушками. Левая косичка с аккуратным бантом лежала на плечике, а правая растрепалась и рыжела в солнечных переливах. Девочка пахла мукой и цветущим лугом. – Незабудка! – донеслось снаружи. – Где же ты спряталась, проказница? Как найду, как найду свою Незабудку! В голосе мамы слышался только смех. Белянка – здесь она тоже ощущала себя ребенком – опустилась на колени перед девочкой и рассмеялась: – Незабудка? Девочка кивнула. – Мама звала меня Незабудкой и шила мне голубые платья, – она зажмурилась и добавила громким шепотом: – И пекла самый вкусный в мире яблочный пирог. А потом… – Тише… – Белянка приложила палец к ее губам. – Прости маму. – За что? – передернула плечами Незабудка. – За то, что оставила тебя одну, – Белянка проглотила соленый комок, нестерпимо пахло ландышами. Сладкими-сладкими ландышами. А в ушах слышался забытый голос. Самый нежный в мире голос. Голос мамы. Белянке тоже нужно простить маму. За то, что оставила одну. Незабудка всхлипнула и бросилась ей на шею. – Прости тех, кто мешал в приюте и в городских подворотнях, – шептала Белянка, гладя растрепанную косичку, а распахнутые глаза видели алую насмешку Ласки и ее смоляные ресницы. Незабудка ревела – безудержно, громко, навзрыд. От чистого сердца. Как плачут дети. И до того хотелось разрыдаться вместе с ней! Но Белянка настойчиво продолжала: |