Книга Падение, страница 71 – Пенелопа Дуглас

– Прекрати! – Она прикрыла грудь руками и заплакала.

– Разве не этого ты хотела? – орал я прямо ей в лицо.

Я подталкивал ее и себя к краю пропасти, летел вниз и знал, что рано или поздно достигну дна.

Твою мать!

Я сжимал лезвие в кулаке.

– Разве ты не счастлива, черт возьми? – заорал я и, подняв руку, воткнул нож в гипсовую стену над нами.

Она вскрикнула, и я чуть не упал назад, когда Джульетта внезапно оторвалась от стены и обхватила меня руками. Я стоял, округлив глаза и боялся дышать. Она обняла меня за шею, и я закрыл глаза. Сердце бешено колотилось в ушах.

Джульетта. Из уголка глаза скатилась и упала на ключицу слеза. Твою мать, что я творю?

– Все в порядке, – прошептала она, прильнув дрожащими губами к моей груди. – Все в порядке.

Не знаю, кого она пыталась в этом убедить – себя или меня. Почему она не сбежала?

Я стоял, не в силах открыть глаза или пошевелиться. Все вокруг вращалось, а у меня было такое чувство, словно я шатаюсь и вот-вот рухну. Какого черта со мной творится? Я мог сделать ей больно. Я никогда не причинял вреда женщинам.

Кроме одной.

Я зажмурился еще крепче.

Ох, черт.

Одной рукой я обхватил Джульетту за талию, а другой прижал ее голову к своей груди.

– Тише, – произнес я, проводя ладонью по волосам. – Прости меня.

Сначала она дрожала, и ее дыхание было сбивчивым, а потом успокоилась немного и постепенно ослабила хватку на моей шее. Я ощущал, как ее горячие губы касаются кожи, и одно знал наверняка. Она была нужна мне больше, чем мои проклятые секреты.

– Я люблю ножи, Джульетта, – сознался я, продолжая гладить ее по волосам. – Ты, наверное, видела по телевизору, каким удивленным выглядит человек, получивший пулю. Все кончается слишком быстро. – Я пытался говорить ровно. – Но с холодным оружием совсем другая история. Понимаешь? Сначала боль, затем страх.

Она отстранилась и, прикрыв обнаженную грудь, внимательно смотрела на меня. Я поднял руку и вытащил нож из стены, стараясь держать его аккуратнее.

– Мне даже не нужно им пользоваться, – заметил я. – Люди знают, что он у меня есть, и этого достаточно.

Ее измученный взгляд метался между мной и ножом в руке.

– Но один-единственный раз мне пришлось пустить его в ход. Когда я устал от голода и ран, устал от того, что меня трогают в тех местах, где трогать не должны, устал бояться и быть одиноким.

У нее задрожали губы; застыв на месте, она прошептала:

– Что ты сделал?

Я коротко усмехнулся.

– Да, людям обычно хочется знать именно это. Что произошло? Что они тебе сделали? Как они тебя трогали? Где они тебя трогали? Сколько раз это было? Черт. – Я усмехнулся себе под нос. В глазах все плыло, слезы сложно было сдерживать.

Но я сглотнул болезненный комок в горле и продолжил:

– Мне нужно помнить о том, как я выжил. А не о том, что я пережил. Как я боролся, а не как страдал.

Она непонимающе смотрела на меня.

– Я уже не тот мальчик, который ходил в школу в грязной одежде. – Я убрал лезвие и засунул нож в карман. – Я больше не выблевываю половину того, что съел. Я никого не умоляю остановиться. Я не съеживаюсь в углах, не прячусь в шкафах, не боюсь приходить домой.

Вот о чем мне нужно было помнить. Вот что было важно.

– Мне не холодно, – сказал я. – Я не голоден. Я не беспомощен. Я не напуган. И теперь не всегда один.

Она должна была понять. Это касалось и меня, и ее – нас обоих. Чем больше ты страдал, тем больше ты выдержал. На всех это сказывалось по-разному: что ломало одних, делало других сильнее.

Мы были среди тех, кому повезло.

Джульетта устало посмотрела на меня и кивнула с пониманием. Обхватив руками мое лицо, она спросила:

– Что ты сделал, Джекс?

Закрыв глаза, я прижался лбом к ее лбу.

– Я заставил их перестать.

Она кивнула, принимая мой ответ.

– Хорошо.

– Что ты делаешь?

Я сидел за кухонным столом, глядя, как Джульетта ходит из одного конца кухни в другой, доставая продукты из холодильника, кастрюли и сковородки из шкафчиков.

– Собираюсь приготовить тебе ужин, – ответила она. – Мы не поехали есть пиццу, помнишь?

Я со вздохом закатил глаза.

– Еда сейчас волнует меня меньше всего, – сказал я, глядя на ее босые ступни. – Ты в моей футболке. Черт, практически раздета. Я хочу к тебе прикоснуться.

– Десерт только после ужина, – произнесла она строго.

Я запрокинул голову назад, сжал подлокотники кресла. Это было смешно. Десять минут назад мы орали друг на друга, пять минут назад я вытащил нож, а теперь она вела себя так спокойно, словно мы с ней только что мирно спали.

Безумие какое-то.

После того как я рассказал ей, что избавил планету от двух педофилов, она поцеловала меня, усадила в кресло и, сняв с себя порванную одежду, надела мою белую футболку с V-образным вырезом.

Все очень спокойно. Как будто я сказал ей, что в тринадцать лет украл шоколадный батончик, а не заколол двух человек. Она или совсем рехнулась, или просто пыталась отвлечь меня.

И если ее целью было последнее, то получалось у нее отлично. Футболка едва прикрывала попу, и я не мог отвести от нее глаз.

– Что ты готовишь? – спросил я, начиная раздражаться.

– Стейк.

– Я не хочу стейк. – Я подскочил со стула и подошел к ней. Она стояла у плиты. – Перестань вести себя странно. Займись со мной сексом или наори на меня. Тебе же наверняка есть что сказать после всего, что ты от меня услышала.

Она повернулась, выгнула бровь с видом недовольной мамочки и указала мне на стул.

– Сейчас же.

Я провел рукой по волосам и плюхнулся обратно на стул.

Она потянулась к подоконнику и взяла пару резинок для волос. Ее попа в стрингах выглянула из-под футболки. Закусив губу, я наблюдал за тем, как она собирает волосы в два хвостика – по одному над каждым ухом. Мой член увеличился в размерах, мне стало тесно в этих чертовых зауженных штанах, которые Мэдок заставил меня купить.

– О господи, – простонал я. – Хвостики? Детка, прошу тебя.

Я поднялся, чтобы подойти к ней, но она тут же повернулась с убийственным взглядом и скомандовала:

– Сядь!

Я снова опустился на стул, зарычав. И стал ждать. Я никогда еще не был столь тихим и покорным. Пятнадцать минут ужасных мучений, пока она наконец не закончила.