Онлайн книга «Загадка Ленина. Из воспоминаний редактора»
|
— А наши собрания в опровержение большевистского мнения называть «вечерами богов», — посоветовали, смеясь, другие. На эту тему стали писать шуточное коллективное стихотворение. С. Аничкова: Мы — боги, нам доступно то,
Что жалким смертным недоступно,
И что понятно в божестве,
То в смертном — может быть преступно.
Пусть наши чувства стеснены
Земною, бренной оболочкой…
В. Пяст: Мы, по желанью, до луны
Достигнуть можем звучной строчкой.
Н. Гумилев: И пусть грозят нам смерть и червь,
И пусть минутны дни блаженства, —
В.: Достиг я, став как дикий зверь,
В глазах коммуны совершенства.
Н.: И дал РСФСР урок
«Всем, всем» грабителям Европы —
Р.: Что, съев голодный свой паек,
Ворует «бог», как все холопы.
Так как коллективное стихотворение снова заговорило о наболевших вопросах, я предложила писать на эту же тему индивидуальные. M-ий: Что ж, и я, старик, попробую:
Бог, так бог, — куда ни шло!
Не желаю жить утробою,
Хоть бы вовсе подвело.
Позабуду жизнь постылую,
Осовеченную Русь,
Профсобог зарегистрирую
И в нирвану погружусь
[63].
З.: Не говорите «боги» о богах
Затем, что боги в СССР в опале,
И нынче лишь о красных «совчертях»
Гласят истории бесстрастные скрижали.
Кишит кровавыми басами вся страна
«От финских стран до пламенной Колхиды»,
Но близок час, и дерзкий сатана
Познает меч тяжелый Немезиды.
Не говорите боги о богах,
Они теперь в СССР не в моде,
Кричите миру больше о чертях,
Что выжечь дух хотят в живом народе.
— Нет, — сказала я после чтения экспромтов, — по-видимому за злободневные темы придется налагать на авторов штраф. Один из поэтов ответил на это: Было бы жестоко, баронесса,
Обрывать из уст летящий стон;
У «богов» должна быть вольной пресса,
Ибо дух не должен знать препон.
XXVIII. «Под гипнозом»
Когда в Петроград долетели первые вести о восставшем Кронштадте и от орудийного залпа броненосца «Петропавловск» содрогнулись здания, когда в знак солидарности с восставшими забастовали и петроградские рабочие, в городе не оставалось уже ни одного человека, сомневавшегося в успешности восстания. Коммунисты на этот раз совсем потеряли головы. Мне рассказывал состоявший при штабе Петроградского округа знакомый врач о царившей там в те дни панике. «Бегают, как помешанные, не зная, что предпринять, и шепотком спрашивают друг у друга, куда скрыться». Жизнь остановилась. Каждую минуту ждали обстрела города орудиями, что вопреки логике вызывало у населения не страх, а радость. Перед газетчиками, обычно уныло и одиноко стоявшими на углах улиц с «революционными» изданиями, теперь выстраивались бесконечные очереди ожидавших вестей об освобождении или имевших основания желать своевременного бегства из Петрограда. Забастовала также Экспедиция, и во избежание порчи машин злоумышленниками у ворот ее были поставлены часовые, не пропускавшие на фабрику посторонних. В моих студиях занятия также остановились, потому что собираться группами, даже в несколько человек, было, как и всюду, запрещено. Приходя в отдел, я подзывала к себе по очереди моих учеников, делившихся со мной впечатлениями и новостями. Удивляло меня, что в этот раз здесь не было того подъема, который наблюдался во время наступления Юденича. Ученики пояснили мне причину. «Разбаловались мы. Теперь вот по студиям болтаемся, да с вами приятные разговоры разговариваем, а другая власть может работать заставит по-настоящему; трудно будет, да и неохота уже». Даже ненавидевшие и проклинавшие большевиков рабочие говорили: «Человек и к тюрьме привыкает, а нас за эти годы так замытарили, сперва царской войной, потом гражданскими, а сейчас голодом, очередями, да разными там собраниями и заседаниями, что только о покое и думаешь. Да и еще покуда новая власть установится, при старой либо в тюрьме сгниешь, либо к стенке угодишь, а если и вывернешься каким чудом, белые не простят, что при коммунистах работал». И большевики ловко пользовались этим опасением репрессий со стороны белых и этой апатией «замытаренных» людей для своей агитации — внушения. Последнее необычайно ярко сказалось на психике рабочих одной из крупнейших фабрик Петрограда, где забастовщики были особенно злобно настроены против коммунистов и собирались «гнать» направленных к ним, как и на другие заводы, агитаторов. Но агитировать здесь явился сам Зиновьев со своими приближенными. Ничуть не смутившись встретившими его свистками и злобными выкриками: «Довольно голода»… «Столько время мучаемся»… и т. п., он, не покидая автомобиля, стал убеждать «не отдавать завоеванных революцией свобод», говорить о близости всемирной революции, которая «разом сделает жизнь пролетариата богатой и счастливой», о репрессиях, которым подвергнутся рабочие в случае победы восставших. Не прошло и получаса, как враждебные возгласы утихли, а по окончании речи раздалось дружное пение «Интернационала», и Зиновьеву было дано обещание немедленно стать на работы. Если бы случайно мне не пришлось присутствовать при этом лично [64], я никогда бы не поверила, что не подтверждаемые фактами слова могут произвести на толпу такое магическое действие. Интересно мнение об этом известного психиатра, профессора Бехтерева [65] [66], которому я рассказала о поразившей меня сцене. |