Книга Солнцедар, страница 18 – Олег Дриманович

Повёл в комнату, указал на табурет в углу.

— Вот-вот закончим, а вы пока сюда, чтоб не смущать товарища. Я на секунду, — юркнул в туалет.

Ничуть не смущённый, разве что сильно квёлый, Мурз приветственно высунул из астрала руку.

— Салют.

Он сидел посреди комнаты, навалившись на спинку стула, как в фильмах любят усаживаться незадачливые пинкертоны, обмозговывающие запутанное и безнадежное дело. Монотонно проговорил:

— Читаю мысли, угадываю числа, вижу сквозь стены и пол. Во, секи, — ткнул пальцем в самаркандца, — эта сволочь лакает с какой-то девкой наше вино, валяет ее по нашим койкам. Ты, кстати, где вчера шастал? Бритву мою не брал? — спросил ясновидящий.

— Зачем? У меня своя, — не без гордости ответил Никита.

Алик развернулся со стулом в никитин угол, прикрыл ладонью рот. Слышно было, как гном журчит в туалете.

— Всю плешь мне проел. Глюки уже ловлю. И всё из-за Позгаля, змия. Вчера… едем, говорит, в Кудепсту — посидеть. Согласился, дурак, знаю ж эти «посидеть» — куда член, туда и ноги. И давай промышлять баб. Ему-то лафа, при любимом деле, а мне вот… Иваныч, скоро?! На массу уже хочу! — Алик гаркнул на туалетную дверь; продолжил, — рентгенолог достался. Перетаскал, главное, всех к нам за столик. Сидим, идиоты, две клухи какие-то… Этот — перья… токует, заказывает! И ни одну ж не откантовал. На хрена, говорю, такой банкет?!

— А сейчас у него кто? — из последних сил, оторванных от борьбы со сном, изумился Никита.

— Санаторская какая-то.

— Угадай, где я сегодня дрых? На пляже.

— Уважаемый, — копошась в ширинке, показался гном, качнул Никите толстым пальцем, — отвлекаете мне экспериментируемого.

Алик вновь развернул стул в прежнее положение. Обречённо навалился на спинку. Гном сел против мичмана — заваленная книгами и какими-то брошюрками койка, — взял в руки лист бумаги.

— Пока неплохо — два из четырех. И помните алгоритм: рябь, гладь, концентрация, визуализация. Всё получится.

— Иваныч, на массу, — взмолился Мурзянов.

— Всё. Последний заход.

Рентгенолог воздел лист над головой:

— Фигура?

Алик изнурённо вперился в белое бумажное поле. Кисло зажмурившись, пожамкал губами:

— Эээ… Ну, не знаю… может…

— Смелей!

— Квадрат?

— Тьфу ты! А визуализация, а концентрация?!

Раздосадованный, гном перевернул лист с чернеющим на обороте продолговатым ромбом.

Отбросил его в ворох бумаг.

— Да ну, — скривился Алик, — сроду б не угадал.

— Ничего, — рентгенолог подбодрил его улыбкой, — ближайшая квадрату родня. Ладно, зачёт. Будем считать — три из пяти. Для первого раза — вполне. Говорил же — способности есть. А вы не верили. Пять процентов задействуем собственного мозга, только пять. Вдумайтесь своими пятью в эту цифру. Ну, не права ли мать-природа, что дает нам по башке?! И знаки у вас — на дороге не валяются: Телец, Пихта, Обезьяна. Уволитесь — советую на гражданке идти по коммерции. Задатки плюс усердие — будет вам и белая яхта, и чёрная икра.

— У нас той икры в Видяево, — Алик равнодушно зевнул, — а яхт…

— Друг-то не желает в свои кладовые? — гном обернулся к Никите.

— Желает, желает, погоняй его, Иваныч, по астралу, а то я тут за всех отдувайся.

Подпирая кулаком натруженную поясницу, Алик оторвался от стула; проходя мимо Растёбина, украдкой шепнул:

— Уф, спасай. Или вместе дёргаем.

Азарт заглянуть в свои кладовые взыграл у Никиты вяло. Без сна, и с похмелья — много там не нашаришь. Часок бы вздремнуть — тогда бы он попробовал.

— Ну что? В бой? — восседая меж книжных груд, гном улыбался улыбкой ярмарочного зазывалы.

— Дважды два сейчас сложно. Глаза слипаются.

— В полудрёме, — рентгенолог понизил голос до конспиративного, — наоборот, как по маслу, в астрал входишь… Ну, что?

Никита почти решился, но тут, к его облегчению, Майков сам унял свою ретивость.

— Ладно, не буду склонять. Чистоты эксперимента ради — лучше действительно на свежую голову. Глядишь, и Алик бы отстрелялся по трезвой будь здоров.

— Ну, мы-то стёклышками ни фига сегодня не были, это точно, — поддакнул мичман.

Морщинки у глаз Олега Иваныча засияли.

Похоже, они оба — стёклышки запотевшие, ухмыльнулся Растёбин.

— Надумаете — я готов с радостью. Идёт?

— Идёт, — пообещал Растёбин.

— Да, будьте любезны ваш знак?

— Знак?

Сути вопроса Никита не уловил искренне.

— Понятно всё с вами. Дату рождения свою сообщите.

Странный гном, подумал Никита. Не сумасшедший, но с прибабахом определённо.

— 8 января, — сообщил Никита день своего рождения.

Обежав глазами над его головой невидимую дугу, Майков вдруг озарился радушнейшей улыбкой.

— А ведь у нас с вами на двоих — общий астральный шлюз. Большая, между прочим, редкость. Остальное, — таинственный пасс рукой, — скажу позже. Вас, кстати, не с сытого обеда так разморило?

— С бессонной ночи.

— Ё, а время-то! — всполошился Алик, крутанув на запястье командирские часы, — время-то уже — два! — хлопнул себя по плоскому мальчишескому животу, словно нерадивому денщику выдал подзатыльник. — Как хотите, я — на камбуз!

— И то верно: сколько можно пить? — нос Майкова — шероховатая слива — чутко вздрогнул и залоснился. Гном вновь осветил Никиту загадочно-радушной улыбкой, прихватил зачем-то сетчатую авоську, набитую книжками, и все трое отправились в столовую.

Схватка

Насколько Растебин понял за обеденным разговором, размытым ретушью недосыпа и ароматным борщевым помрачением, ключами к познанию сущего — и всему виной в жизни Олега Ивановича — были рентгеновские лучи. По лучу Майков дошёл до чина майора и должности замначальника рентгенологии Ленинградской военно-медицинской академии. По лучу же, с началом перестройки, ухнул в роящийся тайнами мир оккультного и потустороннего. Рентгеновское сияние было уподоблено Олегом Иванычем чудо-швам, связующим явь материального с зыбью неосязаемого, и даже огненным стежкам на стыке физики и метафизики, что наметала рука самого Всевышнего нам в утешение.

— Тут как бы знак. От Него привет, — небрежно-таинственно мурчал Майков, мелкими щипками прореживая усики, — вы не забыты, Я с вами, вот в доказательство — свежие чудеса, не унывайте, ищите и обрящете. Примерно, в таком разрезе.

А что я, невежда, знал о рентгеновских лучах до сего дня? Постыдно мало, в пределах школьной флюорографии, хлебая борщ, размышлял Никита.