Онлайн книга «Клыки. Истории о вампирах»
|
– Это Лоретта! – заорала в телефон Ретта, словно какая-то рок-звезда на концерте. – И это потому, что я вампир, Лотти! Я вампир! Я вампир! Она выключила телефон и выбросила его в окно. Было позднее утро. Солнце стояло высоко и казалось красным. Лоретта оскалила зубы в зеркало заднего вида, засмеялась, надавила на газ и помчалась по дороге. Нил Гейман. Кровавый рассвет
Ночь опустилась, и вот он я – Выползаю из затхлой могилы. Я зову, я кричу, я устал быть один; Одиночество мне не мило… Ночь опустилась, и вот он я – Алчный хищник, к охоте готовый; Я лечу сквозь мрак, и вместе со мной Лишь летучие мыши и совы. В той, чей путь пересекся с моим, Мне снова грезишься ты… Я ласкаю ее, я целую ее, Прижимаю к своей груди. И вновь грядет кровавый рассвет; Не утолен мой голод… И вновь грядет кровавый рассвет, Я ныряю в могильный холод. Ты образ, ты призрак, ты памяти след, А виноват кровавый рассвет… Ночь опустилась, и я иду Красоток в объятьях нежить. Смотрите, я нынче щеголь и франт И совсем не похож на нежить. Я сверкаю улыбкой, я раздаю Восхищенные, томные взгляды В надежде увидеть улыбку твою, Но, похоже, мне здесь не рады. Нет, бывает, конечно, что мне везет, И мне снова грезишься ты… И пусть мгновенья несутся вперед, А мы у последней черты. И вновь грядет кровавый рассвет, Не утолен мой голод… И вновь грядет кровавый рассвет, Я ныряю в могильный холод. Ты образ, ты призрак, ты памяти след, А виноват кровавый рассвет… Делия Шерман. Летящая
Огни ослепляют ее. Платформа под ногами – остров в море пустоты. Твердая перекладина трапеции чуть скользит в присыпанных тальком ладонях. Далеко внизу огромное кольцо опилок, вокруг – ряды воздушных шаров, белые в черный горошек: круглые глаза, распахнутые рты. Она вытягивает руки над головой, поднимается на носочки, сгибает колени и прыгает, как и тысячи раз до этого. Теплый, пахнущий попкорном ветер бьет в лицо. Мускулы живота, плеч и груди напрягаются, когда она цепляется ногами за перекладину. Она раскачивается, вися на коленях, «конский хвост» щекочет шею и щеки. Белые шарики внизу запрокидываются и ходят из стороны в сторону, музыку – звон колокольчиков – перекрывает всплеск аплодисментов. Ее отец командует: «Ап!» – и она летит ему навстречу, хватает его за запястья, качается маятником, отпускает, делает сальто, ловит трапецию и возвращается на платформу. Приземляется, принимает нужную позу, кланяется. Аплодисменты становятся громче, музыка стихает – вся, кроме гулкой барабанной дроби, которая ускоряется, как биение испуганного сердца. Она разводит руки – свет играет на серебряных блестках, – приседает и ныряет – неглубоко. Летит, словно ласточка. Бросается вниз, кувыркаясь, забыв о трапеции, силе притяжения и страхе. Пока, наконец, у самого купола, ее руки и тело не превращаются в свинец. Качающиеся шарики и желтое кольцо арены надвигаются и кричат, пока, вращаясь в воздухе, будто перышко, она падает. И просыпается. Хватая ртом воздух, Ленка села в кровати, и нащупала стоявшую в изголовье лампу. Черт, как же она ненавидела этот сон! Но, по крайней мере, на этот раз она не свалилась с кровати и не разбудила родителей. Этого только не хватало: мама, ощупывающая ее, взволнованно спрашивая, не поранилась ли она, и папа, выглядывающий из-за маминого плеча сонно и беспомощно. Они не ругали ее за кошмары – теперь никогда, – даже если она того заслуживала. Говорили, чтобы отдыхала, и предлагали посоветоваться с доктором. Этому не бывать. С докторами и отдыхом покончено. Уже три месяца, как у нее началась ремиссия. Когда родители уходили на работу, Ленка занималась аэробикой в своей комнате и бегала рядом с домом. Пробежки были короткими – она все еще чувствовала слабость, но становилась сильней с каждым днем. По крайней мере, убеждала себя в этом. Скоро она снова будет летать. * * * Ленка сидела на кухне, ковыряя в овсянке, и ждала, пока на коврик за дверью шлепнется утренняя газета. Мама и папа всегда говорили, что доставка газет – это привилегия, получаемая, если живешь на одном месте больше нескольких месяцев. Были еще плюсы: комната для Ленки, деревья за окном, отдельная кухня и гостиная с телевизором. Ленка плевать на это хотела. Она предпочитала жить за кулисами – какими угодно, – там она выросла, можно сказать, родилась, в пространстве за сценой – большом или маленьком и странно обставленном, где неизменными оставались лишь запахи грима, пота и самодельных салфеток, а еще – ее семья. Легендарные Летающие Кубатовы. В лучшие времена, перед тем, как Ленка заболела, их было семеро: мама, папа, два старших брата, их жены и она сама. Все в толстовках и костюмах акробатов – в трико с блестками, руки замотаны лентой, на лодыжках – эластичные бинты. Они готовили номера, занимались растяжкой, одевали друг друга, штопали костюмы, подначивали других циркачей и следили, чтобы Ленке выделяли время на английский, математику и социологию. Они занимались с ней. Учили ее летать… Номер «Кливленд Плейн Дилер» упал на коврик. Ленка открыла дверь и подняла газету, когда мама вошла в кухню. – Ты сегодня рано проснулась, – укоризненно заметила она. Ленка скользнула в кресло. – Все в порядке, мам, правда. Мне приснился кошмар. Мама закатила глаза и повернулась к холодильнику. – Я делаю яичницу твоему отцу. Хочешь? – Нет, – сказала Ленка и открыла газету на разделе развлечений. Она проглядела киноафишу. Ничего стоящего. Это здорово: на кино нужны деньги. Ее братья и золовки посылали, сколько могли, но все уходило на аренду и докторов. Лейкемия – безумно дорогая болезнь, даже со страховкой, а хорошую работу трудно найти. Мама устроилась бухгалтером, папа – кассиром в «Джайэнт игл» [8]. Этого хватало на еду и членство в «ИМКА» [9], так что родители не потеряют форму, но, как заметила Ленка, всякий раз при разговоре с сыновьями, гастролирующими теперь с братьями Ринглин по Флориде, мама раздражена, а шутки папы становятся еще хуже, чем прежде. Они были несчастны в Кливленде, так же как и она. |