Книга Хроники Известного космоса, страница 133 – Лэрри Нивен

Осталась одна минута. Поздно отступать.

Смогут ли тридцать тысяч человек сохранить такой секрет?

Разумеется, нет.

– Вон тот большой дом с плоской крышей, – сказал Гарри Кейн.

Мэтт наклонил машину вправо и продолжил рассказ:

– Я подождал, пока скроются конвоиры, и вернулся в виварий. Тамошний охранник открыл мне дверь. Я его оглушил и забрал пистолет, потом нашел панель с кнопками.

– Садись не на крышу, а в парке. Ты понял, что происходило с их глазами?

– Нет.

Мэтт работал с ламелями и рулевой ручкой, стараясь оказаться над парком. Парк был большой и доходил до обрыва; классический, в манере тысячелетней давности симметричный лабиринт из прямоугольных живых изгородей, окружающих прямоугольные же клумбы сверкающих цветов. Дом тоже состоял из прямоугольников – сильно увеличенная версия домов стандартной конструкции двадцатого века. С плоской крышей, с плоскими стенами, почти без украшений, размером с мотель, но такой обширный, что казался низким, дом этот выглядел так, словно его собрали из готовых блоков, а потом годами достраивали. Судя по всему, Джоффри Юстас Парлетт имитировал плохой вкус древности в надежде получить нечто новое и необычное.

Мэтт, разумеется, воспринимал это не так. Для него все дома на Альфе были одинаково причудливыми.

Он опустил машину на полоску травы у обрыва. Машина села, подпрыгнула, снова опустилась. Решив, что настал нужный момент, Мэтт подтолкнул все четыре пропеллерных рычага. Машина резко просела, а рычаги поползли назад. Мэтт придержал их рукой, в отчаянии глядя на Худа.

– Гироскоп, – сказал Худ.

Мэтт заставил свою онемевшую правую руку передвинуться влево и щелкнуть тумблером гироскопа.

– Тебе бы потренироваться, – сказал Гарри Кейн с подчеркнутым спокойствием. – Ты закончил рассказ?

– Я мог забыть некоторые подробности.

– Дальнейшие вопросы и ответы мы отложим, а сейчас разместимся. Мэтт, Лейни, Лидия, вытащите меня отсюда и передвиньте Джея к приборной доске. Джей, руки работают?

– Да, паралич почти закончился.

Мэтт и женщины выбрались. Гарри вышел самостоятельно, двигаясь рывками, но все же держась прямо. Он отказался от помощи и понаблюдал за Худом. Тот открыл приборную панель и стал ковыряться внутри.

– Мэтт! – позвала Лейни.

Она стояла в дюймах от обрыва.

– А ну назад! – крикнул он.

– Нет! Подойди!

Мэтт подошел. За ним и миссис Хэнкок. Все трое стояли у края бездны, глядя вниз, на свои тени.

Солнце светило им в спину под углом сорок пять градусов. Туман из водяного пара, который этим утром накрыл южную сторону Плато, теперь лежал прямо за краем обрыва, почти у их ног. И они смотрели на свои тени – три тени, уходившие в бесконечность, три темных тоннеля, все уменьшавшихся по мере того, как они пробивались сквозь освещенный туман, пока их размытые края не исчезали совсем. И каждому из троих казалось, что только его собственная тень окружена маленькой, яркой, совершенно круглой радугой^[69].

К ним присоединилась четвертая тень, двигаясь с трудом.

– Эх, камеру бы, – простонал Гарри Кейн.

– В жизни не видел ничего подобного, – сказал Мэтт.

– Я как-то видел, давно. Было похоже на знамение: я, представитель человечества, стою на краю мира с радугой вокруг головы. В ту ночь я присоединился к Сынам Земли.

Послышалось глухое жужжание. Обернувшись, Мэтт увидел машину. Она проплыла мимо него по лужайке, остановилась у края, перелетела его, зависла над туманом и затем погрузилась в него, как ныряющий дельфин.

Гарри повернулся и спросил:

– Все установил?

Худ стоял на коленях на траве – там, где прежде покоилась машина.

– Да. Она вернется в полночь, подождет пятнадцать минут и улетит обратно. Так будет еще три ночи. Кто-нибудь поможет мне добраться до дома?

Мэтт потащил его по парку. Худ был тяжел; ноги уже двигались, но почти не держали.

По дороге Худ тихо спросил:

– Мэтт, что ты нарисовал на двери?

– Кровоточащее сердце.

– Да? Зачем?

– Сам точно не знаю. Когда увидел, что сделали с охранником, возникло ощущение, будто я снова попал в банк органов. Я вспомнил дядю Мэтта. – Он инстинктивно вцепился в руку Худа. – Его забрали, когда мне было восемь. Я так и не узнал почему. Надо было оставить знак, говорящий, что я там побывал, – я, Мэтт Келлер, вошедший один и вышедший с армией. За дядю Мэтта! Я был немного не в себе, Худ; я увидел в банке органов такое, что сведет с ума кого угодно. Я не знал вашего символа, поэтому нарисовал свой.

– Хороший символ. Наш я потом тебе покажу. Страшно было в банке?

– Чудовищно. Но страшнее всего эти крошечные сердца и печени. Дети, Джей! Я никогда не знал, что они хватают детей.

Худ посмотрел вопросительно, но тут Лидия Хэнкок толкнула большую переднюю дверь, и пришлось сосредоточиться на подъеме по ступенькам.

Хесус Пьетро был в бешенстве.

Он провел какое-то время в кабинете, зная, что там от него будет больше пользы, но четыре стены действовали на нервы. Теперь он находился на краю автопарковки, смотрел, как уносят последних жертв звуковой атаки. Телефон был на поясе; секретарь мог связаться при необходимости.

Прежде Хесус Пьетро никогда не питал ненависти к колонистам.

Для него человеческие существа делились на две разновидности: экипажники и колонисты. На других мирах могли быть свои понятия, но другие миры не имели отношения к Горе Погляди-ка. Экипажники были хозяевами, большей частью мудрыми и благожелательными. Предназначением колонистов было служение.

В обеих группах имелись исключения. Были экипажники, ни в коей мере не мудрые и не старавшиеся быть доброжелательными; они принимали блага своего мира и пренебрегали обязанностями. Были колонисты, желавшие изменить сложившийся порядок вещей, и другие, которые не хотели служить, а вставали на преступную стезю. Встречаясь с экипажниками, которые не вызывали у него восхищения, Хесус Пьетро выказывал уважение, подобающее их статусу. Колонистов-отступников он выискивал и карал.

Однако ненависти к ним не было – во всяком случае, не больше, чем у Мэтта Келлера к рудным червям. Борьба с предателями была частью его службы, повседневной рутины. Они вели себя так потому, что были колонистами, и Хесус Пьетро изучал их, как студент-биолог изучает бактерии. Интерес к колонистам заканчивался вместе с рабочим днем, если только не происходило чего-то необычного.

Теперь этому пришел конец. Безумно бегущие по Госпиталю мятежники из рабочей рутины ворвались прямо к нему в дом. Он не взбесился бы сильнее, если бы арестанты действительно побывали в его жилище, расколотили мебель, убили слуг, подложили яд домоуборщикам и рассыпали соль на ковры.