Онлайн книга «Наследие»
|
Брус кивнул Белому, смотря на раскинувшиеся перед ними Пустоши. – Я тоже боюсь, что не справлюсь. Что подведу их – отца, стариков, – сказал Белый. – Они тебя взяли с собой. Не меня, – буркнул Пятый, махнув рукой. Порывы дикого ветра Пустошей гоняли пыль, завихрениями. Далеко – на пределе видимости – кружила птица над кучкой Бродяг. Кому-то сегодня не повезло. Их жизненные силы, кровь и плоть стали добычей нежити. И – падальщиков. Они стояли рядом и просто молчали. Потому что все, что можно было сказать, они и так знали. Просто, молча, вели каждый свой разговор с уже ушедшими. Пока их не позвали на ужин. * * * С кучей бродячих артистов дорога короче. Оттого что – веселее. Безумные одежды, подчеркнуто безвкусно-яркие, подчеркнуто безвкусно – до смешного – скроенные. Аляпистые, пестрые. Но артисты – жизнерадостные, веселые, смешливые, певучие – разогнали тоску колонны. Улыбался Зуб, смеялась Матерь Милосердия над ужимками акробатов, ухмылялся даже их седой командир. Хотя ему стало еще тяжелее с присоединением к их отряду этого балагана. Потому как старшим во всем этом веселом безумии был акробат Корень, а с ним прибыла его сестра – Синеглазка. А с ней – боль первых чувств Белохвоста. Она училась у Ольги, Белохвост лечился. Она понравилась ему, он – ей. Первая любовь. Первый кипяток по венам, первые томные взгляды, первые вздохи томимого сердца. Первые – робкие – объятия. Первые – невыносимо сладкие – поцелуи. Нет, Белый не был мальчиком. Но то, как он стал мужчиной, казалось, навсегда сделает из него женоненавистника. И вот – он плывет под синим пламенем ее глаз. Его пьянит запах ее волос. Все закончилось очень больно. Они, как им казалось, украдкой, уединились на сеновале. Волосы Синеглазки – на лице Белого. Ее горячее дыхание и стоны обжигали. Корень, ворвавшись на сеновал, сдернул Синьку, как ее называли братья, с Белого, очень крепко припечатал своим твердым, как корень дуба, кулаком – в глаз Белому, поволок ее, растрепанную, в порванном в порыве страсти платье, на выход, где они вдвоем – Корень с Ольгой – стали кричать на Синьку, но так, чтобы слышал и Белый: – Ты разве не знаешь, кто он? Княжич! Наследник! А кто ты? Забыла? Соплячка! Ты себе чего понапридумывала? Любовь? Какая любовь? Он – сам себе не хозяин! Он – раб своего Дома! Интересам Дома надо будет, чтобы он соединился с какой-нибудь грымзой из Темных Владычеств, старой и страшной, – и он это сделает! Будет строгать птенцов десятками – только бы не было войны! Кто ты будешь? Кем? Любовь? Даже если он любит тебя – он откажется от своего Долга? Кто он тогда будет? Какой судьбы вы хотите друг другу? Эти слова, как раскаленные гвозди, вбивались в голову Белого. Больше они не виделись. Корень очень строго следил, чтобы даже взгляды влюбленных не пересекались. И все же – им удалось поговорить. – Твой брат прав, – сказал тогда Белый, – прости. Мой Долг – служение моему Дому. Я не смогу связать свою судьбу с твоей. А представить тебя наложницей не могу. Я люблю тебя. Но нам надо прислушаться к голосу разума и сделать так, как правильно, а не так, как хочется. Прости! Она, в слезах, убежала. А он – с тяжелым сердцем – пошел навстречу Судьбе. Единение разумов сильно изменило Белохвоста. Очень сильно. А смерть – еще сильнее. На многое юноша взглянул иначе. Но прошедшие месяцы изменили и Синеглазку. Она вытянулась, расцвела, похорошела. В некоторых местах – особенно. Но изменилась она – не только внешне. Когда она увидела Белого, глаза ее смеялись… Жестокой насмешкой… От едва скрываемой ненависти. И она сделала вид, что не знает Белого. Подчеркнуто манерно и холодно приветствовала его. – Кто пользовал вас так грубо, Ал Гадкий Утенок? Вы, весьма вероятно, испытываете жуткие боли? Еще бы! Вас лечили смертью? И – смеется. Издевательски. Белый отводит, стыдливо, глаза. Торжествующий взгляд Корня – сестренка уела княжича! Торжество рожденного простолюдином над благородным – сладкое чувство! Удивленный взгляд Пятого. Он не в курсе этой истории. Красный от стыда Гадкий Утенок бежит. От ее смеха… Ее голоса… Ее запаха… Ее глаз. И – от себя. От стыда, что он, Наследник, которого с пеленок учили контролю эмоций, не смог совладать с ураганом чувств и мыслей. Это – стыдно. Это – обидно. И – досадно. Сожаление по упущенному счастью – сильное чувство. Не только выбивающее из равновесия. Сводящее с ума. Он ее любил. И, увидев, вспомнил, насколько сильно. Но лед ее глаз ранил больнее, чем дыхание смерти Паука. Этот лед вымораживал сердце и разум. Бегство – неосознанная реакция организма на эту боль. Брус догоняет. Пристает до тех пор, пока Белый, в эмоциях используя слова языка Старых, не поведал ему предысторию его и Синеглазки. – М-да! – Вздохнул Брус. – Я в ваших, благородных, раскладах – ни в зуб ногой. Как Старый говорил: «Вас, богатых, не поймешь». А сейчас-то ты чего расстроился? Все, как ты хотел. – Там, под Зеленой Башней, Олег нам сделал единение разумов. И Старые узнали эту мою самую сокровенную тайну… Брус усмехнулся. «Тоже мне – тайна!» – подумал Брус Чан. «Влюбишься – посмотрю на тебя! – мстительно подумал Белый. – Тоже посмеюсь!» – И что Старый сказал? – спросил Брус. – Да, как обычно – перевернул все с ног на голову, обгадил и заморозил. Сказал, что я – дурень и полено дубовое. «Любовь нам посылается самими богами. Всю жизнь до смерти можно прожить, так и не полюбив. А кто не любил – тот и не жил. Бежать от любви – бежать от самой Судьбы, от самой – жизни» – вот его слова. – Да? – удивился Пятый. – Вот, блин навозный! Вот ты попал, братишка! Теперь ты решил, что можно и любить, а она – что поезд ушел? Вот, блин! М-да! Дела! Тебе – как? Платок дать – слезки утереть? Или веревку? – Пошел ты! Тоже мне – братишка! Тварь ты оскверненная! – Да куда нам, глинорылым, в ваш высокородный ряд?! – крикнул Пятый, уворачиваясь от удара длиннющего меча и пришпоривая коня. – Убью! – кричал Седой. – Себя, – кричал Брус, – в зад – поцелуй! Проикал ты свое счастье! Моя теперь она будет! А ты иди – долги свои исполняй! Да получше! А то папа осерчает. Белый рычал, раздирая шпорами бока коня до крови, но конь Бруса был быстрее, сам Пятый – легче, да и без брони. Не смог Седой догнать Бруса. Только кричал вслед полосе пыли ругательства на незнакомом языке. * * * Поток ругательств резко оборвал далекий крик: – Бой! Белохвост проорал эту же команду и вновь пришпорил коня. Но боя не было. Как не было и Бруса. Только пыль. И два распятых тела без кожи, растянутых между стволов деревьев. Тела дергались и извивались. Белохвост развернулся в сторону колонны и заорал: |