Книга Осень в Сокольниках, страница 50 – Эдуард Хруцкий

— Он в номер идет, переодеваться, — сказал Данилевский, — пошли.

Они встретили Филина на этаже. Коридор был пуст, слабо освещен. Лосинский подошел к двери, достал ключ.

— Руки, — тихо сказал Вадим, толкнув его стволом пистолета в бок.

— Неплохо, — усмехнулся Филин, — поздравляю вас.

Потом были долгие допросы и долгие беседы. И Орлов понял, что его собеседник — человек незаурядный. Займись Лосинский настоящим делом, он мог бы достигнуть многого.

Итак, они пили чай и говорили о книгах. Наконец Лосинский, хитро прищурившись, спросил:

— Так что же вас занесло в такую даль?

— Долг, Александр Петрович, дело.

— И вы хотите, чтобы я помог вам?

— Хочу.

— Но вы же знаете мой принцип — я никого не продаю.

— Но я знаю и другое.

— Что именно?

— Вы единственный человек, который, как никто, осведомлен о моих клиентах.

— Дорогой Вадим Николаевич, еще Екклезиаст сказал, что знания увеличивают скорбь.

— Александр Петрович, расскажите мне о Суханове.

— Это другое дело. Я очень привязан к нему. Он добрый, смелый и честный парень.

— Так почему же он бежал?

— Вы верите, что он мог ограбить кого-нибудь?

— Думаю, что нет.

— Думаете или нет?

— Скорее нет.

— Тогда знайте: он даже мне мало говорил об этом. Он любил женщину, а она попросила спасти ее дядю, который вырастил ее. Этот дядя, с ее слов, был жестоко обманут, и если эти вещи найдут у него, то осудят и ее, и дядю.

— И их привезли к Суханову?

— Да.

— Поэтому он не подавал кассацию?

— Да.

— Неужели вы, Александр Петрович, с вашим опытом, так и не узнали, кто эта женщина?

— Я знаю только ее имя — Наташа. Валентин открывался мне не сразу. Видимо, мое прошлое мешало ему стать откровенным. Но у нас оказалось общее увлечение.

Вадим поставил стакан с чаем и с недоумением посмотрел на Лосинского.

— Вас это удивляет, но тем не менее это так, мы оба любим одного писателя.

— Кафку?

— Ну зачем же столько иронии? Алексея Николаевича Толстого. Да, дорогой Вадим Николаевич, именно его. И именно от бесед о его познании людей и мира мы перешли к нашим беседам.

— Но все же, почему Суханов бежал?

— Знаю лишь одно: как-то он выяснил, что дядя Наташи — не дядя, а любовник, и понял: она растоптала его чувства и жизнь. Он бежал, чтобы мстить.

— Вы знали о подготовке к побегу?

— Даже если бы я знал, неужели я повесил бы на себя лишнюю статью, которая формулируется как недонесение о преступлении? А потом, я не посоветовал бы ему это делать.

— А что бы вы посоветовали?

— Я бы посоветовал написать вам письмо.

— Мне лично?

— Нет. Вашей службе вообще.

— Александр Петрович, кто такой Каин?

— Подручный этой сволочи Хомутова.

— Что вы знаете о нем?

— Ничего. Только имя — Юрий. И знаете, почему я вам об этом говорю? Узнав, кем был Хомутов, я через третье лицо сообщил о нем.

— Вы?!

— Да, представьте себе. Конечно, я преступник, это понятно. Но война застала меня в Смоленске, и я насмотрелся на таких, как Хомутов. Немцы были всякие. Злые, добрые, снисходительные. А эти… Они выслуживались, соревнуясь в жестокости и подлости. Но это я говорю только вам.

— Спасибо, Александр Петрович. Скажите, вы освободитесь через два года и что дальше?

— А что я умею, Вадим Николаевич? Только то, что умею.

— Неужели все по новой?

— Знаете, если вы опять будете брать меня, обойдитесь без мороженого. Я не носил и никогда не буду носить оружия.

Вадим поднялся, протянул Лосинскому руку.

— До свидания, Александр Петрович. Помните: вернетесь — я помогу вам. С вашей головой можно принести много добра.

Лосинский усмехнулся. Он поглядел вслед уходящему Орлову, думая, что слишком поздно ему менять профессию.

Корп ждал внизу.

— Ну как, поговорили?

— Да.

— Удачно?

И внезапно Вадим понял, что этот мастер комбинаций, сам того не желая, подсказал ему единственный правильный ход.

— Ермаков у себя?

— Конечно.

— Он мне срочно нужен. Мне необходимо связаться с Москвой.

Ермаков колдовал над картой, расставляя на ней понятные одному ему флажки.

— Анатолий Кириллович, нашли Суханова?

— Да, видите эти флажки, завтра он будет задержан.

— Анатолий Кириллович, а он не сможет уйти из-под контроля?

— Исключено.

— Тогда слушайте.

И Вадим изложил Ермакову суть дела.

— Я это не решаю, Вадим Николаевич, мне нужно распоряжение.

— У вас есть ВЧ?

— Конечно.

— Я позвоню в Москву.

— Пойдемте на узел связи.

Полковник Губин служил в МУРе давно. Он помнил Осипова, Тыльнера, Ляндреса, Данилова. Да вообще он многих помнил и со многими работал. Ему давно уже пора было на покой. Он и сам понимал это и даже два рапорта подавал. Но его просили остаться. Он ушел с активной оперативной работы и подключался только к разработке особо сложных операций. Когда-то благодаря ему взяли Филина, это его память и ум аналитика позволили точно и быстро составить план мероприятий по ликвидации преступной группы. Сейчас он работал в архиве, писал книги по истории МУРа, которые с удовольствием печатал «Юриздат», преподавал в средней школе милиции.

Он был высок, сухощав, всегда подтянут. После ухода с конкретной оперативной работы Губин не снимал полковничьей формы, которая сидела на нем так, что молодые сотрудники постанывали от зависти. Каждое утро, подтянутый, корректный, не позволяющий себе никаких вольностей и требующий от других безусловного уважения, он появлялся на работе. Но что бы ни делал полковник Губин, все знали: документы, подписанные им, можно не проверять. Иногда Кафтанов поручал ему дела, требующие особой деликатности и такта.

Так случилось и на этот раз.

Губин ознакомился с документами, ушел к себе, проверил кое-какие бумаги и попросил у Чигарина три личных дела уволенных из органов офицеров. Полдня он звонил по телефонам, встречался со стариками муровцами, потом попросил дежурного по управлению дать ему на час машину и привезти в МУР гражданина Тохадзе, проживающего, как ни странно, в гостинице «Космос». В гостинице, куда не каждый командированный смог бы попасть. Но нынче многое изменилось. Появился термин — деловые люди. Под этой категорией подразумевались люди, могущие все. Правда, наконец-то взялись за них. Серьезно, как надо. Сначала за тех, кто патронировал им, а потом и за них.