Книга Сестрички не промах, страница 16 – Татьяна Полякова

— Я всегда считала тебя человеком исключительных возможностей, — заверила я его.

Иннокентий гордо прошествовал к машине, а я вернулась в дом. Возле крыльца меня поджидали Мышильда, Евгений и Михаил Степанович, я с удивлением взглянула на предпоследнего и спросила:

— А ты куда?

— Обедать, — растерялся он.

— А шалаш уже построил? Я не намерена швырять деньги на ветер. Будет шалаш, будет и кормежка.

Евгений слабо развел руками, «мол, ничего не сделаешь, брат», и мы пошли обедать, а Михаил Степанович отправился воздвигать себе жилище.

После обеда мы продолжили работу, за это время Михаил Степанович возвел хлипкое сооружение из горелых досок и хвастливо указал на него. Я нечаянно задела жилище локтем, и оно рухнуло. Горестно возопив, предпоследний стал возводить его вновь, а Евгений Борисович помогал ему. В общем, все были заняты, это позволило всем трудиться самозабвенно и с полной отдачей, что не мешало нам чутко прислушиваться к шуму, доносившемуся с улицы: мы с нетерпением ждали Иннокентия Павловича с вестями о конкуренте.

Он потратил на изыскания значительно больше двух с половиной часов и прибыл уже ближе к вечеру, но пенять ему на такие мелочи мы не стали, тем более что лицо последнего сияло довольством и гордостью за проделанный им доблестный труд.

Иннокентий вошел на кухню, где мы ужинали. Михаил Степанович, лишенный обеда, теперь был тоже приглашен и восседал под иконой Спаса, выпятив грудь, точно ее украшал полный набор Георгиевских крестов, и с легким презрением взирал на Иннокентия. Шалаш был сооружен, и Михаил Степанович, безусловно, гордился не зря.

— Садитесь с нами, Иннокентий Павлович, — с повышенной лаской в голосе предложила я, уловив по его лицу, что в тыл врага он ходил не зря. Мы поужинали, накрыли стол к чаю, и только после этого я спросила:

— Что удалось узнать?

— Тебе известно, Лизок, что, когда я берусь за дело, секретов не остается, — усмехнулся Иннокентий. Михаил презрительно фыркнул, а Мышь придавила локтем его ладонь, да так, что он взвыл. Мышь вежливо извинилась, а мы смогли выслушать Иннокентия. — Итак, Солодкин Эдуард Митрофанович, мне удалось проследить родословную до прадедов. Ничего общего с вашей фамилией.

Иннокентий положил передо мной свой блокнот, открыв его на нужной странице, я водила пальцем по колонке незнакомых имен, а Мышильда сопела рядом.

— Никаких корней, — сказала она удовлетворенно, потом посмотрела на меня и озадачилась:

— Как же он узнал?

— Актерка, — вздохнула я, еще раз просмотрела список и задумалась над одним именем: «Кутейкина Ефимия Самсоновна. В 1900 году родила внебрачного ребенка, сына, и назвала его Гавриилом, отчество ему дали Дормидонтович. Между прочим, таково было имя нашего прадеда, который тяготел к вину, актеркам и белой горячке. В 1923 году у Гавриила родилась дочь Мария, которая, выйдя замуж, стала Солодкиной и в 1943 году родила сына Митрофана. Он и явился отцом нашего конкурента».

Я уже минут десять напряженно размышляла, а остальные не менее напряженно взирали на меня. Я выругалась, помянув чертей, и вышла на улицу. Бабка Клавдия вертелась под нашими окнами, ее уши настороженно торчали из-под белого платка.

— В ваших краях как бы звали ребенка с именем Ефимия? — с места в карьер спросила я. Бабка вытаращила глаза, а я продолжила:

— Например, Олимпиада — Липа, а Ефимия?

— Химка, — ответила бабка и даже порозовела от удовольствия.

— Точно, — вздохнула я и вернулась в дом. — Евгений Борисович, — обратилась я к хозяину. Вся команда по-прежнему хранила молчание и, затаившись, ждала, что будет дальше. — Где у вас поблизости междугородный переговорный пункт?

— На улице Третьего Интернационала, — бодро ответил он, сделав слабую попытку вскочить и выпятив грудь.

— Не будете ли вы столь любезны сопроводить туда Марию Семеновну?

— Зачем это? — насторожилась Мышильда.

— Химка-ключница. Прабабкина врагиня и стервец Гаврюха, — пояснила я. Мышильда сунула нос в блокнот и глухо простонала. Потом обреченно вздохнула и заметила:

— Чего ж звонить, и так все ясно.

— Позвони матери, уточни момент рождения. Ошибки в таком деле быть не должно.

Мышильда ушла в сопровождении Евгения беседовать со своей матушкой.

Так как семья — это святое, прабабка часто баловала деток воспоминаниями. Бабка бережно сохранила их и донесла до нас, а тетка — мать Мышильды, посоветовала ей навести в них порядок и все распределить по годам. Бабка с усердием занялась благородным делом, но так как писать воспоминания по лености не могла, то просто наговорила их на магнитофон. А уж тетка Анна записала, внеся кое-где поправки и ввернув собственные воспоминания. На сегодняшний день она считалась специалистом в этой области и потихоньку подготавливала себе замену, избрав в семейные летописцы меня.

Я горестно смотрела в чашку и молчала. Михаил Степанович с Иннокентием тоже молчали и время от времени вздыхали, выражая тем самым свое сочувствие. Очень скоро вернулась Мышильда и с порога заявила:

— Все точно. Химка и Гаврюха.

— Значит, родственник, — задумчиво сказала я.

— Ну… тут наверняка не скажешь, — взъелась Мышь на новоявленного братца. — Химка в девках родила…

— Будучи в услужении в нашем доме, — закончила я. — И из дома ее не выгнали. И отчество ребенок получил прадедово, а когда подрос, тоже был взят в дом… Яснее ясного, соседский жилец нам троюродный брат по деду.

— Ребенок был незаконнорожденный и потому не брат, — не сдавалась Мышильда. Мне очень хотелось с ней согласиться, но факты — суровая вещь, и я с печалью констатировала:

— Имеет право рыть.

— Момент. — Сестрица с прокурорским видом уселась напротив меня. — О кладе прадед рассказал только деду, остальных детей, как законных, так и прочих, на тот момент в городе не было. Как Гаврюха о нем мог узнать? Да еще, шельмец, план составить?

Я призадумалась.

— Бабка тогда жила у родственников, значит, в доме заправляла Химка и намерения прадеда угадала. Но конкретное место проворонила. Оттого-то в плане конкурента показана вся левая половина дома, начиная с флигеля.